Вмешательство поэта
Весенний ветер лезет вон из кожи,Калиткой щелкает, кусты корежит,Сырой забор подталкивает в бок,Сосна, как деревянное проклятье,Железный флюгер, вырезанный ятью(Смотри мой «Папиросный коробок»).А критик эа библейским самоваром,Винтообразным окружен угаром,Глядит на чайник, бровью шевеля.Он тянет с блюдца — в сторону мизинец,Кальсоны хлопают на мезонине,Как вымпел пожилого корабля,И самовар на скатерти бумажнойПротодиаконом трубит протяжно.Сосед откушал, обругал женуИ благодушествует:— Ах! Погода!Какая подмосковная природа!Сюда бы Фофанова да луну! —Через дорогу, в хвойном окруженья,Я двигаюсь взлохмаченною тенью,Ловлю пером случайные слова,Благословляю кляксами бумагу.Сырые сосны отряхают влагу.И в хвое просыпается сова.Сопит река.Земля раздражена(Смотри стихотворение «Весна»).Слова как ящерицы, — не наступишь;Размеры — выгоднее воду в ступеТолочь; а композиция встаетШестиугольником или квадратом;И каждый образ кажется проклятым,И каждый звук топырится вперед.И с этой бандой символов и знаковЯ, как биндюжник, выхожу на драку(Я к зуботычинам привык давно).А критик мой недавно чай откушал.Статью закончил, радио прослушалИ на террасу распахнул окно.Меня он видит — он доволен миром —И тенорком, политым легким жиром,Пугает галок на кусте сыром.Он возглашает:— Прорычите басом,Чем кончилась волынка с Опанасом,С бандитом, украинским босяком.Ваш взгляд от несварения неистов.Прошу, скажите за контрабандистов,Чтоб были страсти, чтоб огонь, чтоб гром,Чтоб жеребец, чтоб кровь, чтоб клубы дыма, —Ах, для здоровья мне необходимыРомантика, слабительное, бром!Не в этом ли удача из удач?Я говорю как критик и как врач.Но время движется. И на дорогеГниют доисторические дроги,Булыжником разъедена трава,Электротехник на столбы вылазит, —И вот ползет по укрощенной грязи,Покачивая бедрами, трамвай.(Сосед мой недоволен:— Эт-то проза!)Но плимутрок из ближнего совхозаОрет на солнце, выкатив кадык.— Как мне работать!Голова в тумане. —
И бытием прижатое сознаньеУпорствует и выжимает крик.Я вижу, как взволнованные водыЗажаты в тесные водопроводы,Как захлестнула молнию струна.Механики, чекисты, рыбоводы,Я ваш товарищ, мы одной породы, —Побоями нас нянчила страна!Приходит время зрелости суровой,Я пух теряю, как петух здоровый.Разносит ветер пестрые клочки.Неумолимо, с болью напряженья,Вылазят кровянистые стручки,Колючие ошметки и крючки, —Начало будущего оперенья.— Ау, сосед!Он стонет и ворчит:— Невыносимо плимутрок кричит,Невыносимо дребезжат трамваи!Да, вы линяете, милейший мой!Вы погибаете, милейший мой!Да, вы в тупик уперлись головой,И как вам выбраться, не понимаю! —Молчи, папаша! Пестрое пероТопорщится, как новая рубаха.Петуший гребень дыбится остро;Я, словно исполинский плимутрок,Закидываю шею. Кличет рог —Крылами раэ! — и на забор с размаха.О, злобное петушье бытие!Я вылинял! Да здравствует победа!И лишь перо погибшее моеКружится над становищем соседа.
1929 Э. Г. Багрицкий. Стихотворения. Ленинград, «Советский Писатель», 1956.
Суворов
В серой треуголке, юркий и маленький,В синей шинели с продранными локтями, —Он надевал зимой теплые валенкиИ укутывал горло шарфами и платками.
В те времена по дорогам скрипели еще дилижансы,И кучера сидели на козлах в камзолах и фетровых шляпах;По вечерам, в гостиницах, веселые девушки пели романсы,И в низких залах струился мятный запах.
Когда вдалеке звучал рожок почтовой кареты,На грязных окнах подымались зеленые шторы,В темных залах смолкали нежные дуэты,И раздавался шепот: «Едет Суворов!»
На узких лестницах шуршали тонкие юбки,Растворялись ворота услужливыми казачками,Краснолицые путники услужливо прятали трубки,Обжигая руки горячими угольками.
По вечерам он сидел у погаснувшего камина,На котором стояли саксонские часы и уродцы из фарфора,Читал французский роман, открыв его с середины,«О мученьях бедной Жульетты, полюбившей знатного сеньора».
Утром, когда пастушьи рожки поют напевнейИ толстая служанка стучит по коридору башмаками,Он собирался в свои холодные деревни,Натягивая сапоги со сбитыми каблуками.
В сморщенных ушах желтели грязные ватки;Старчески кряхтя, он сходил во двор, держась за перила;Кучер в синем кафтане стегал рыжую лошадку,И мчались гостиница, роща, так что в глазах рябило.
Когда же перед ним выплывали из туманаМаленькие домики и церковь с облупленной крышей,Он дергал высокого кучера за полу кафтанаИ кричал ему старческим голосом: «Поезжай потише!»
Но иногда по первому выпавшему снегу,Стоя в пролетке и держась за плечо возницы,К нему в деревню приезжал фельдъегерьИ привозил письмо от матушки-императрицы.
«Государь мой, — читал он, — Александр Васильич!Сколь прискорбно мне Ваш мирный покой тревожить,Вы, как древний Цинциннат, в деревню свою удалились,Чтоб мудрым трудом и науками свои владения множить…»
Он долго смотрел на надушенную бумагу —Казалось, слова на тонкую нитку нижет;Затем подходил к шкафу, вынимал ордена и шпагуИ становился Суворовым учебников и книжек.
1915 Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е. Евтушенко. Минск-Москва, «Полифакт», 1995.
Бессонница
Если не по звездам — по сердцебиеньюПолночь узнаешь, идущую мимо…Сосны за окнами — в черном опереньи,Собаки за окнами — клочьями дыма.Все, что осталось!Хватит! Довольно!Кровь моя, что ли, не ходит в теле?..Уши мои, что ли, не слышат вольно?Пальцы мои, что ли, окостенели?..Видно и слышно: над прорвою медвежьейЗвезды вырастают, в кулак размером!Буря от Волги, от низких побережийЧерные деревни гонит карьером…Вот уже по стеклам двинуло дыханьеВетра, и стужи, и каторжной погоды…Вот закачались, загикали в туманеЧерные травы, как черные воды…И по этим водам, по алому вою,Крыльями крыльца раздвигая сосны,Сруб начинает двигаться в прибое,Круглом и долгом, как гром колесный…Словно корабельные пылают знаки,Стекла, налитые горячей желчью,Следом, упираясь, тащатся собаки,Лязгая цепями, скуля по-волчьи…Лопнул частокол, разлетевшись пеной…Двор позади… И на просеку разомСруб вылетает! Бревенчатые стеныНочь озирают горячим глазом.Прямо по болотам, гоняя уток,Прямо по лесам, глухарей пугая,Дом пролетает, разбивая крутоКамни и кочки и пни подгибая…Это черноморская ночь в убореВологодских звезд — золотых баранок;Это расступается Черное мореЧерных сосен и черного тумана!..Это летит по оврагам и скатамКрыша с откинутой назад трубою,Так что дым кнутом языкатымХлещет по стволам и по хвойному прибою.Это стремглав, наудачу, в прорубь,Это, деревянные вздувая ребра,В гору вылетая, гремя под гору,Дом пролетает тропой недоброй…Хватит! Довольно! Стой!На разгонеТрудно удержаться! Еще по краюНизкого забора ветвей погоня,Искры от напора еще играют,Ветер от разбега еще не сгинул,Звезды еще рвутся в порыве гонок…Хватит! Довольно! Стой!На перинуПадает откинутый толчком ребенок…Только за оконницей проходят росы,Сосны кивают синим опереньем…Вот они, сбитые из бревен и теса,Дом мой и стол мой: мое вдохновенье!Прочно установлена косая хвоя,Врыт частокол, и собака стала.Милая! Где же мы?— Дома, под Москвою;Десять минут ходьбы от вокзала…
1927 Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е. Евтушенко. Минск-Москва, «Полифакт», 1995.
Баллада о виттингтоне