того раза в детсаду.
Он абсолютный пацифист, ботаник. «Не хочу обманывать государство, хочу честно покалечиться. Мне нельзя в армию. Сломаюсь, будут ломать, ты же знаешь. Я — терпила, драться не умею, таких бьют. «Деды» вымогают деньги, мне рассказывали, всех салаг облагают «налогом». Не вынесу. Или предлагаешь клянчить у родителей деньги?»
Его бэкграунд — веская причина откосить от армии. Не получится, вот в чем загвоздка. «Как в военкомате объяснишь? Думаешь, поверят?» «Вот здесь, — Алик хлопнул по запястью, — называется «типичное место», часто переломы бывают. Скажу, поскользнулся, упал. Должны поверить. На самом деле хочу, чтоб сломалось. Спать не могу, у меня интуиция: точно издеваться будут».
Домашним мальчикам, их мамашам не мешает уяснить, что и в образцовой части драки будут. Это бессловесный диалог мужчин. Принято иногда этим способом выяснять отношения. Слова долго доходят, стукнул — сразу понятно. Сам в части пару раз подрался с парнями. Зуб потерял. Ничего, имплант вставил, не отличишь от настоящего зуба. Алик стукнуть не умеет.
Ночью долго не мог уснуть. В понедельник, на работе думал об Алике. Вечером разыскал номер родителей, позвонил. Мать рассказала продолжение истории:
«Забрали нашего Алика. Он все-таки ударил кувалдой по руке. Рука к утру покраснела, опухла. Утром с папой они поехали в военкомат, их оттуда послали в травмпункт. В травмпункте руку перевязали бинтом, рентген не делали, сказали, ехать далеко, заживет пока приедет в часть. Он же попал в Благовещенск. Из травмпункта приехали в военкомат, я их там ждала.
Где-то в 11 построили в колонну, повели пешком до вокзала, недалеко же. Отец шел рядом, нес сумку Алика, рука сильно у него болела. И расстаться папа с ним не мог. Дошли до ворот, конвоир кричит: «Старый, куда? — Смеется. — Вместо сына служить?» Папа наш не понял, что к нему обращаются, впервые старым назвали. Мы не заметили, что постарели за неделю. И Алик постарел. Проводов не проводили, а то бы тебя пригласили обязательно. Алик уверен был, что военком вернет его домой».
Надеяться провести военкомов на таком примитиве, как перелом запястья накануне отправки, глупее некуда. Я понадеялся больше Алика, дал кувалду. Прошло два дня, все тихо. В следующий понедельник позвонила мама Алика. Голос прерывался: «Алик не берет трубку. Я узнавала, еще не доехали до части».
Что я мог ответить? Роуминг не тот? Зарядка кончилась? Сейчас в поездах зарядиться не проблема. Разгорелся конфликт среди призывников? Трубку отобрали, выбросили в окно? Лежит избитый, оплеванный? За больную руку дергают? Что с ним, в конце концов?
Всего неделя прошла, уже не выходит на связь. Как справится со всеми нагрузками? Легче самому по второму разу отслужить, чем переживать за друга, который не умеет за себя постоять. Состыковался с военкомом, обещал сообщить, что разузнает. Второй день жду звонка, нервничаю, вздрагиваю от любого дозвона. Звонка нет.
Девушка в лабутенах
…не стоит мешать людям сходить с ума. А. П. Чехов. Палата № 6.
Как всегда, Док забежал в автобус, сел на предпоследнее место, приготовился размышлять. На следующей остановке с задней двери в салон вошла девушка. Док сразу понял — их клиентка, фрик. Одета нелепо: в непонятном, хотя вполне приемлемом для молодежи платье, сверху кофта не по сезону, в толстых носках, в чудовищных оранжевых то ли туфельках, то ли босоножках.
Правильно, мысленно он её одобрил, идёт дождь, ноги в открытой обуви замерзнут. Уже посинела. На плече ядовито-жёлтая клеёнчатая сумка. Очевидны старания девушки подобрать обувь и сумку в тон. Модница. Умничка, не сдается. Самостоятельно едет к врачу в незнакомом городе, это уже подвиг.
Пробираясь вперед, девушка боязливо спросила, не обращаясь конкретно ни к кому: «На Комбинат питания едет?» Едет, едет, подсказало несколько голосов. Покрутив головой, пошла бочком, цепко держась на поручни, в переднюю часть салона. Услышав ответ, пошла в обратном направлении, Док улыбнулся ей глазами. В ответном взгляде девушки было столько признательности, что он не выдержал, отвернулся к окну. Через секунду посмотрел, уселась ли. Присела на краешек сиденья. Тихо спросила, опять не обращаясь конкретно ни к кому: «Скажите, когда Комбинат питания?» «Скажу», — пообещал Док.
За остановку до Комбината, девушка стала тревожиться. Неуверенно, цепляясь за спинки сидений, прошла к закутку водителя. Посмотрела на Дока с тревогой: «Ты обещал, почему оставил одну?» Он сидел на месте до последнего. Автобус затормозил, пока особа в оранжевых босоножках расплачивалась с водителем, Док её догнал.
Друг за другом они вышли из автобуса. Под контролем Дока девушка перешла дорогу, пошла в направлении к ПНД[2]. На лице девушки опять прописалась радость.
— На учете?
— Ага.
— У кого?
— У Светланы Николаевны
— Я побегу? — Спросил он у нее разрешения. — Не заблудишься?
— Неее. — Довольная девушка посмотрела на Дока с восхищением.
Красивый молодой человек заговорил с ней, как с обычной девушкой. Она не изгой, не прокаженная, что читается во многих глазах, которые спотыкаются об нее, об девушку в оранжевых лабутенах.
Доктору предстоял обычный рабочий день.
Мать и сын
Широкий мрачный коридор, окна только в начале и в конце длинного туннеля. По ходу туннеля двери, двери, двери. Ретро декор поликлиники (все настоящее, советское: мраморный пол, деревянные двери, эмалевые панели) возвел ощущение тревоги в квадрат. По коридору идет парочка — тучный парень, явно за двадцать, рядом пожилая женщина с серебристыми кудряшками, скорее всего, мать.
— Она нехорошая. Нехорошая. Убью ее, убью.
Парень попал в точку. В поликлинике не одному ему хочется убить кого-то. То наглец пролезет без очереди, то врача куда-то вызовут, пропадет надолго, то бесплатные лекарства на тебе закончились, — да мало ли из-за чего. Порой хочется расстрелять участкового терапевта. Однако никто никого не убивает в поликлинике. Возможно, пока.
— Она нехорошая. Нехорошая. Убью ее, убью.
Тучный парень не кричал, он во всеуслышание обещал убить. Причин почему, очевидно, женщину-врача, он убьет, парень не перечислял, но так убежденно говорил о желании убить, что публика поверила, что женщина действительно нехорошая. Никто не воспринял всерьез угрозу, сказанную в сердцах обиженным