Читать интересную книгу Хитрец. Игра на Короля - Дана Юмашева

– А ты веришь в людей, Первый в своих землях? Важны ли для тебя их желания настолько, чтобы забыть о собственных?

– Обществу всегда лучше знать, как и кому приличествует себя вести, ибо оно есть коллективный разум.

– Я спрашиваю не об обществе. О людях.

Чем дольше жил император, тем больше он убеждался в том, что приличное количество людей глупы, подвержены внушению и потому удивительно безоружны перед общественным мнением. У общества же всегда одна, ничуть не усредненная, позиция: общество или подчиняется, или нет.

Одельтерское общество подчинялось. Император мог заявить, что с этого дня Державным Советом вводится всеобщий налог на мощеные мостовые – и замешательство во всех провинциях было бы всеобъемлющим. Но в здешнем обществе стали появляться люди, и с каждым днем они становились сильнее.

– Люди? Какая разница, что думают люди. Они всегда будут недовольны, – со стороны императора игра в откровенность была великолепна. – Вы же знаете правителя Собердана? Милейший месье, мой подопечный. Так вот, он, как человек с обостренным чувством ответственности, весьма стремится помогать всяким страждущим и покалеченным. А покалеченные считают, что весь мир им должен. И получается, что согласны с правителем только такие же романтики и дураки.

– Дураки, романтики, альтруисты и прочие рыцари в белых латах, но не циники. Которые, кстати сказать, вполне стоят того, чтобы растрачивать себя на них.

– Это зыбкая почва, – парировал император. – Нет на свете таких людей, на которых можно всецело положиться, даже на себя. Но можно заручиться поддержкой общества. Общество привязано к нам, но людей держат при властителе страх и деньги.

– Ты забыл про честь и верность, – добавил Первый князь Синклита.

– Люди частенько грешат тем, что называют вещи не своими именами! Есть выгода и желание выгоды, и иногда это желание особенно сильно. Но как ни назови феномен, сущность его останется неизменной. И если все понимают, о чем идет речь, стоит ли обращаться к такому примитивному средству, как терминология?

Будь те двое фехтовальщиками, слова их были бы изящными быстрыми рапирами, – но ни одна из них не могла бы достигнуть своей цели. Броня соперника оставалась непронзенной. Правда, Ресильен говорил с доброжелательной полуулыбкой, а Тейенсс Таш'Усс лишь придавал себе благостный вид.

– Люди ошибаются, причем нередко. Не берусь отвечать за всех, Ваше Императорское Величество. Но есть среди них те, за которых я готов ручаться. За своих людей. И я верю, что их на деле больше, чем я думаю.

– Помните, что жизнь невероятно богата на сюрпризы, – изрек Ресильен де Брольи, пригубив шампанское. – И иногда возникают странные союзы.

– Союзы или дань некоей непреодолимой силе?

– А вы как считаете, князь?

– Есть и такие союзы, что неотличимы от соперничества, – победно заключил Таш'Усс.

Ресильен и Тейенсс стали теми, кем распорядилась им быть судьба, и ничего не могли с этим поделать. Сейчас Император Одельтера и Первый князь Синклита были одинаково ловкими, цепкими и осторожными и ни в чем не уступали друг другу.

* * *

Когда ранним утром в спальню вошел, покачиваясь, мой супруг, я, переодетая в матине[14], сидела у зеркала. Занималась я тем, что втирала в кожу состав из масел и жира, защищавший ее от пагубного влияния одельтерского, приходившего уже осенью мороза. Стоило пропустить хотя бы день, и от леденящего континентального ветра мои лицо и руки покрылись бы растрескавшейся коркой. Но в самые сильные холода не помогали любые ухищрения, и в такие дни я и вовсе не покидала Шато дю Силанс.

За несколько лет ни я, ни Стайеш так и не привыкли к имперскому холоду.

После приема 1 ноября 889 года Посланник предпочел согреться крепким алкоголем, даже несмотря на то что на самом торжестве не отказывал себе в возлияниях. Он вошел в комнату в теплом распоясанном архалуке[15], в руках у него были бутылка с коньяком и полупустой бокал.

– Сегодня я задумался, могу ли я всецело доверять тем, кто всегда подле меня? Кто знает все обо мне и не хочет быть таким же открытым в ответ, – вздохнул Стайеш; он долил в бокал коньяк и опустил бутылку на журнальный столик. – Только вот не могу понять, боятся меня или считают за дурака?

В ту же секунду к моим вискам подступил обжигающий стыд – в целом я ощутила его так, будто меня ударили обухом по голове. Стыд заставил меня услышать свой пульс, и, готовясь к худшему, я начала упавшим голосом:

– Мой прадед по отцовской линии женился на женщине из Одельтера. Однако для моей семьи это было простительно: мы не происходили из двадцати семи Таш. Формально прадед добился признания своей жены, которая прожила остаток жизни на Островах, выучила наш язык и следовала традициям. Тебе никто не сказал об этом раньше… На самом деле его семье было без разницы, а я… боялась заводить подобный разговор. Если после этого ты захочешь меня покинуть, я приму твое решение с честью.

– Покинуть? Вот ведь придумала, – отрешенно ухмыльнулся Стайеш. – Что до твоей имперской крови… Ты не похожа на них, у тебя Ядовитые глаза и наш образ мыслей. Я просто постараюсь забыть об этом. Важно не это. Важно наличие обмана. Откуда мне теперь знать, может, боясь сказать мне о мелочах, ты скрываешь что-то более серьезное?

– У меня больше нет секретов.

– Добро, – отозвался Посланник и, стянув со столика бутылку, продолжил выпивать.

Теперь он стал спокойнее; пускай даже внешне, но это была крошечная победа. Однако в душе Стайеш по-прежнему страдал, и я прекрасно чувствовала это. Посланнику был нужен отдых – хотя бы крошечный перерыв, хотя бы мысль об успокоении, – и срочно. Поэтому я спросила у него – непременно тихим, баюкающим голосом:

– Ты помнишь, как мы приехали в Найтерину?

– Весьма смутно.

– Я помню свою усталость и небрежно разбросанные по столу бумаги. Пасмурный, не ко времени темный вечер, открытые окна. Только закончился дождь, и с улицы веял прохладный сырой ветер. Мне, быть может, и нравилась такая погода на Островах, но здесь…

Князь Таш'Найесх молчал.

– Стайеш, здесь нет просторных улиц нашей столицы, наших праздников, лишенных церемониальной шелухи. Мне не хватает честности и прямолинейности Тари Ашш. Иногда мне кажется, у здешних людей нет даже души. Давай, как все закончится с переговорами, вернемся на пару недель в Ашш-Сетесс…

Не выпуская бокала из рук, Посланник обошел ложе и присел на мой край кровати. Супруг мой, как и любой Ядовитый человек, мог похвастаться высоким ростом, но не красотою; да и в плечах ему недоставало ширины. Контур его лица был строго очерчен, на нем выделялись крутые скулы и квадратная челюсть. Высокий лоб пересекали еле заметные горизонтальные морщины. Нос же был длинен и узок настолько, чтобы казаться аккуратным. Аккуратными были и большие глаза с округлыми нижними веками, и выступавшая поверх правого виска вена.

Здесь, в закрытой и теплой супружеской спальне, после изматывающего торжества, где надо было следить за каждым шагом всякого принимавшего в нем участие, Посланнику не перед кем было показывать напускное спокойствие. Когда супруг снова заговорил, в его голосе зазвучал неожиданный, едва различимый оттенок смятения:

– Видит Сетш, как я желаю вернуться! Но возвращаться нам скоро будет некуда. Посмотри, Келаайи: многие Ядовитые люди носят ту же одежду, что и одельтерцы, они строят дома по образу и подобию имперских и дают своим детям континентальные имена. Мы забываем традиции и скоро будем думать, как они… пока не станем ими.

«Сначала меня нарекли Эссейшей, “несущей истину”, – с нахлынувшей горечью вспомнила я. – Но не прошло и двух недель, как моя наполовину одельтерская бабушка уговорила роди телей одуматься». С тех пор меня зовут переиначенным на островной лад одельтерским именем, а многие используют его сокращенный (и вместе с тем первоначальный) вариант Келаи.

Стоит ли говорить, такое имя не нравилось Стайешу? Как, впрочем, и его собственное. Замечу, что в семье супруга, входящей в число двадцати семи Таш, детей следовало называть, как полагалось Ядовитым людям. Но кто будет доволен, если всю жизнь его величают «гордостью»? Иногда Стайеш ворчал, что к четвертому сыну родители его устали выдумывать подобающие имена.

– Наш мир рушится, – продолжал супруг. – Все становится ненастоящим, эфемерной пустышкой. Даже наколки – самое естественное и древнее, что имели Ядовитые люди…

– Неправда. В мире еще осталось что-то истинное и свято почитаемое.

Мне потребовалась неощутимая человеческому восприятию пара мгновений, чтобы оказаться у его спины. Приблизившись, я запустила одну руку в его колькотаровые с проседью волосы, а другой начала легко водить кончиками пальцев по татуировкам – ненастоящим, конечно: я сама много раз аккуратно их подкрашивала. Стайеш не осмелился делать настоящие татуировки, ибо, в отличие от меня, был замешан в политику, и, если бы ему пришлось бежать, рисунки послужили бы великолепным опознавательным знаком. И он не стал жертвовать безопасностью ради традиций.