Еще один лестничный пролет, и дочь с отцом вышли из Мавзолея, свернув на дорожку, бегущую мимо ряда памятников на фоне красной кирпичной стены с табличками на месте захоронений праха выдающихся деятелей Советского государства. Аккуратно подстриженные голубые елочки контрастируют с мрамором дорожки и красным цветом стены.
Такие же аккуратно подстриженные голубые елочки расположились около строгого невысокого здания в глубине большого парка за высоким бетонным забором со всем возможным набором предупредительной электроники. Микроавтобус мягко затормозил около дверей, которые, словно по волшебству, сразу же открылись и пропустили внутрь небольшую группу молодых людей, которые проследовали в достаточно небольшой зал и выстроились в ряд перед встречавшими их более старшими по возрасту мужчинами. И вновь красные папки и текст присяги со знакомыми словами и подпись в строгой ведомости под строгим взглядом контролирующего офицера. Короткое напутствие, и тот же микроавтобус, мягко шурша покрышками, выкатывается за массивные ворота и, плавно набирая скорость, растворяется в потоке машин на трассе…
Дочка спрашивает о тех людях, чьи имена высечены золотом на мраморе досок. Отец может рассказать ей только о тех, о ком знает сам, и только то, что описывается с помощью небезызвестного термина «в части, касающейся…».
Дорожка заканчивается недалеко от Спасских ворот. Пройдя мимо Лобного места, отец с дочерью направляются мимо знаменитой церкви Покрова, что на рву, которую все москвичи называют собором Василия Блаженного – в честь местночтимого святого, похороненного в пристроенной к храму усыпальнице, – в сторону спуска, также именуемого Васильевским, постепенно спускаясь с высоты Красной площади на уровень обыденной, повседневной жизни.
Третий раз тот же текст присяги звучал на военном плацу, когда выпускники военной кафедры совершали формальный ритуал, без которого, как им заявили, дипломов никто не получит. Все выглядело формально и несколько суетно. Строгость была чисто внешней, а голоса присяги заглушал рев двигателей взлетающих и приземляющихся учебных истребителей и бомбардировщиков. Когда все закончилось, создалось впечатление, что «оптичили» еще одно мероприятие. Все поколонно направились в столовую, а затем занимались по обычному распорядку дня военного лагеря.
Сборы приближались к своему апогею, когда одному из резервистов, распорядок которого и без того отличался от такового всех остальных «партизан», пришла срочная телеграмма. Начальник хитрого отдела по-отцовски мягко, но строго побеседовал с молодым мужчиной в солдатской форме без погон и знаков отличия. Мягкий украинский говорок, словно аккомпанемент, сопровождал каждую фразу этого мудрого и умеющего на время абстрагироваться от армейских рамок человека.
– Полетишь завтра УБЛом в девять по нулям. Сам дал распоряжение, понял? – подняв вверх указательный палец и бросив взгляд куда-то на потолок, проговорил полковник, и после короткой паузы добавил: – Ну, успехов тебе, сынку. До побаченья. Может, когда судьба еще раз сведет.
Утром группа старших офицеров и генералов удивленно смотрела на странно одетого молодого человека, в адидасовском костюме и дорогих хромовых сапогах, с вещмешком, и на его не менее колоритного сопровождающего, которые стояли неподалеку от взлетной полосы в ожидании подруливающего самолета. Еще большее удивление охватило «двухпросветников» и «пижаистов», когда прибывший генерал первыми пропустил в салон этих двоих «неуставников» и предложил им занять лучшие места из двенадцати, которыми оборудован учебный истребитель-бомбардировщик. Правда, эта странная парочка проследовала в конец салона и разместилась на пластиковом полу, бросив под себя вещмешки…
Затем были посадочная полоса истребительной дивизии, комичная сцена с дежурным одного из КПП, долгая дорога на пригородной электричке, которая кланялась каждому столбу, внезапный приезд домой, смена багажа и опять новая, теперь уже намного более дальняя дорога, новые встречи, новые проблемы, новые победы и поражения, вновь победы, и так без конца.
Кончилась брусчатка, а вместе с ней и гул шагов. Теперь отец и дочь шагали по обычному серому асфальту. Красная площадь осталась позади вместе с воспоминаниями об одной присяге, трижды принесенной одним и тем же человеком одной и той же стране. Фантастика да и только! А может быть, это просто одна из черт того абсурдного времени, в котором мы жили? Ведь формально уже нет той страны, которой мы присягали, а может, и той присяги тоже уже не существует? Может быть, от всего этого надо быстрей отказаться в угоду сиюминутной конъюнктуре и мимолетной политической выгоде? Но это каждый решает только сам, ведь свобода – это не просто осознанная необходимость, а осознанная необходимость перемен.
Добрый и по-детски озорной взгляд дочери вырвал отца из мира воспоминаний и вернул к действительности со всеми ее плюсами и минусами, со всем тем, что она дает нам или отнимает у нас. Ведь именно этот полет во времени, благодаря которому у нас есть что вспомнить, и называется жизнь.
Грань
Еще два выстрела, и я закончу круг,Неся свой крест как бремя и награду,Еще два выстрела, и я закончу вдругСвой путь, чтобы остаться где-то рядом…
Он умер сразу, не рванувши вмигРубахи ворот, с ним жилет и галстук,И только мысли уходили в крикБезмолвных и потусторонних галсов.
Скользит перчатки кожаная гладьПо рукояти пистолетной вниз.И ствол ушел в карман уже на пядь,Лишь магазина чуть отстал карниз.
Работа сделана. Чуть-чуть не по нутруЛишь штриховой осадок – недоспал.Ведь он, наверно, тоже поутруНе верил в свой трагический провал.
Мы долго жили рядом или врозь,Порой пересекались невзначай,Но жизнь упрямо вбила розни гвоздь,И мы не соберемся уж на чай.
Он выбрал путь, и в том вина иль рок,Что кровь на нем моих друзей.Моя Судьба согнулась в боли в лунный рог,И в той судьбе один свидетель – я.
Нет злобы, холодок лишь по спине,Сейчас в отель и в ванну, после спать,Людские судьбы меркнут на войне,Где невозможно фронта отыскать.
Сентябрь, сухо, в шелестве листвыДомашних грез манящий аромат,И дочка спит в коляске. У женыВсе время напряженно-ждущий взгляд.
Еще два выстрела, и, видимо, домойМне можно улетать, пройдя весь мир.Дочь родилась, и вот теперь со мнойИдет по жизни маленький кумир.
Рожденье дочери – граничная черта,Судьбу невидимо деля на половины,Прошла сквозь душу, тонко очертяИ на места расставив чувств лавины.
Ствол тихо спит в кармане – он устал.Работа сделана, другие двинут дальше,А я не буду ждать большой провал,Чтоб, завершив работу, жить без фальши.
Еще два выстрела, и я закончу круг,Неся свой крест как бремя и награду,Еще два выстрела, и я закончу вдругСвой путь, чтобы остаться где-то рядом…
20.11.2003
Берлинская небыль
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});