– Итак, господин, – выжидающе пробормотал я, сообразив, что в шатре уже довольно долго стоит тишина, – что же вы решили? Надеюсь, вы не станете рисковать и отмените торжественный парад?
– Слишком поздно, – тщательно взвесив мои слова, визирь покачал головой. – Подумай сам, Абдулла: армия стоит у самых городских стен и ждет только приказа, чтобы торжественным маршем войти в город. Если я сейчас прикажу ей повернуть обратно, это будет воспринято как еще одно свидетельство позорной трусости султана. Плохое предзнаменование для любого правления. А у нас их и без того уже хватает.
Ты сейчас вернешься домой. Проходя через лагерь, понаблюдай за солдатами, что греются у походных костров, предвкушая тот момент, когда они войдут в Константинополь. И тогда ты сам убедишься, что время благодарить Аллаха еще не наступило. Единственное, что мы можем сейчас, это молить его о милосердии.
Очень скоро я понял, что имел в виду Соколли-паша, говоря, что радоваться еще рано. Я пробирался через лагерь, солдаты молча провожали меня взглядами, но в этом молчании чувствовалась угроза, словно одно мое появление здесь было для них оскорбительным. Казалось, достаточно только искры, чтобы тлеющие угли их ненависти и презрения разом вспыхнули и заполыхали ярким пламенем. Приди кому-нибудь в голову напомнить им о былых подвигах, и пожара не миновать. Но пока все было тихо. Если честно, не могу сказать, заметил бы я что-то подозрительное, не предупреди меня об этом Соколли-паша. Хоть я и считал себя знатоком человеческих душ, но до сих пор имел возможность упражнять свою проницательность исключительно в гареме. Души, в которых я читал, словно в открытой книге, были женскими. А мой господин имел дело с мужчинами. Вряд ли он ошибался, подумал я. На душе у меня было тяжело.
Снова и снова я вспоминал его последние слова: «И тогда ты сам убедишься, что время благодарить Аллаха еще не наступило. Единственное, что мы можем сейчас, это молить его о милосердии».
Да, в мире женщин все совсем по-другому.
XXXII
– Он ничего не просил мне передать? – недоверчиво спросила моя госпожа.
Но что я мог сказать ей, кроме того, что муж ее сможет приехать лишь завтра?
Честно говоря, моя собственная роль в этом деле заставила меня корчиться от стыда. Я поймал себя на том, что краснею. Но не мог же я рассказать ей о том, что происходит? Во время нашей последней встречи Соколли-паша поделился со мной своими подозрениями, но я знал, что эта тайна не для ушей моей госпожи. Поэтому, стараясь замять неловкость, я принялся изворачиваться:
– Он совсем не это имел в виду.
– Да нет, похоже, именно это, – криво улыбнулась Эсмилькан. – Ты же знаешь моего мужа, он всегда говорит именно то, что думает. Долг для него превыше всего. А постель… постель – это не главное.
– Но, госпожа, если бы он вспомнил, что Селим, которого завтра будет приветствовать вся столица, не только наш новый султан, но еще и ваш батюшка…
– Ты считаешь, что он об этом забыл? Не смеши меня, Абдулла! Во имя всего святого, по какой еще причине он, по-твоему, женился на мне? Молчишь? Думаю, именно потому, что мой отец был наследником Сулеймана. Совершенно ясно, что любовь не играла в его планах никакой роли. – Она уже не могла удержаться от слез и горько заплакала.
– Госпожа, госпожа, – засуетился я, стараясь успокоить Эсмилькан.
Ее детское горе разрывало мне сердце. Сжав ладошки госпожи своей рукой, я долго гладил ее по темным, спутанным кудрям, пока она не выплакалась и не уснула.
Утром, после положенных по обычаю молитв, я был счастлив, обнаружив ее в гораздо лучшем расположении духа, чем накануне. Немного успокоившись, Эсмилькан объявила, что не только не пойдет полюбоваться торжественным парадом, но вообще останется дома, даже к тетушке Михриме не поедет. Я мысленно возликовал. И вдруг, поколебавшись немного, она добавила:
– Но ты вовсе не обязан сидеть со мной, Абдулла. Если ты хочешь полюбоваться процессией, иди, конечно. А потом расскажешь мне обо всем, что видел.
Мне было лестно думать, что моя госпожа не стала приказывать мне, а со свойственной ей деликатностью оставила выбор за мной. Я украдкой покосился на нее. По лицу Эсмилькан было заметно, что мысли ее витают где-то далеко.
В этой суете мой уход из дома остался совершенно незамеченным, так что у меня было достаточно времени не только заблаговременно добраться до дома кузины моей госпожи, которая жила возле мечети Еди Куль, но и найти удобное место, откуда бы я мог видеть все, что будет происходить. А поскольку моя госпожа осталась дома и я был избавлен от забот о ней и ее удобствах, я смог устроиться подальше от остального гарема и вместе со всеми остальными вволю наслаждаться великолепным зрелищем, которое нам предстояло увидеть.
Высокая каменная стена как раз у первого поворота после Золотых ворот отлично подходила для этой цели. Не меньше часа я следил за лихорадочной суетой последних приготовлений: на всем пути расстилались ковры, люди охапками приносили цветущие ветки и чаши с лепестками роз, которые на всем протяжении пути должны были кидать под ноги солдатам, чествуя вернувшихся с победой героев и нашего нового султана.
– Они идут! Идут! – послышались ликующие крики. Весть о приближении войска со скоростью степного пожара облетела всех. Очень скоро я тоже услышал радостный шум и музыку – громыхание барабанов, пронзительный вой рогов и все усиливающуюся звонкую дробь полковых литавр и цимбалов, – сопровождаемую топотом миллионов ног и грохотом конских копыт, поскольку вслед за пешими полками шла кавалерия. Оглушительный многоголосый крик взвился к небесам, и мы догадались, что первые ряды добрались до Золотых ворот.
Глаза всех были устремлены на дорогу с таким напряженным и острым вниманием, что ни одна живая душа ничего не замечала до той самой минуты, пока не раздался оглушительный грохот и треск, а потом уже было поздно. Все выглядело настолько случайным и невинным – чем-то таким, что можно увидеть в любой день, по крайней мере на улицах Константинополя. Однако это был не совсем обычный день. Да и то, что произошло, оказалось отнюдь не случайным. Но это случилось – случилось всего в двадцати шагах от меня… Я едва мог поверить собственным глазам, когда появившаяся неизвестно откуда повозка, нагруженная золотистым сеном, вдруг с грохотом перевернулась, и вот уже целый стог горой высился посреди дороги там, где поверх ковров были разбросаны ароматные лепестки цветов.
«Господи, спаси нас и помилуй! – обомлев от неожиданности, пробормотал я про себя, даже не сразу заметив, что сказал это по-итальянски. – Вот, значит, что они придумали! Решили дождаться удобного момента и устроить бунт уже в самом городе! Какой ужас! Но ведь такой открытый мятеж может потрясти империю до самых корней!»