– Как пожелаете.
– Почему, – пробормотал Ройс, глядя в ее пьянящие глаза, – каждый раз, когда вы уступаете добровольно, как теперь, я чувствую себя королем-победителем… А когда покоряю вас против воли, чувствую себя презренным нищим?
Не дав Дженни прийти в себя от столь ошеломляющего признания, он собрался уходить.
– Постойте, – окликнула Дженни, протягивая шкатулочку, – вы забыли вот это.
– Она ваша вместе с двумя другими вещицами, которые в ней находятся. Ну-ка откройте.
Шкатулка была золотой, сплошь изукрашенной, вся крышечка инкрустирована сапфирами, рубинами, изумрудами и жемчугами. Внутри лежало золотое кольцо – женское кольцо, с глубоко утопленным в оправе огромным рубином. А рядом… Брови Дженни изумленно нахмурились, она посмотрела на Ройса, переспросила: «Ленточка?» – и снова взглянула на простую, узенькую розовую ленту, аккуратно свернутую и уложенную в шкатулке, достойной драгоценностей короны.
– Два эти кольца и лента принадлежали моей матери. Это все, что осталось после того, как поместье, где родились мы со Стефаном, было уничтожено во время осады. – И с тем он ушел, предупредив, что будет ждать ее внизу.
Ройс закрыл за собой дверь и минуту стоял неподвижно, не меньше самой Дженнифер изумленный тем, что наговорил ей, и тем, как он с ней разговаривал. Его все еще мучило, что она дважды обманула его в замке Хардин и участвовала в заговоре отца с целью лишить его не только жены, но и наследников. Но у Дженнифер было одно неоспоримое оправдание, говорящее в ее пользу; как бы он ни старался не думать об этом, оно извиняло ее: «Все потому, что я оказалась на пути вашего мародера-брата, прогуливаясь на холме…»
С улыбкой вожделения Ройс пересек галерею и зашагал вниз по широким дубовым ступеням в большой зал, где уже далеко зашло веселье. Он готов был простить ее прошлые поступки, однако обязательно должен дать ей понять, что в будущем не намерен терпеть никакого обмана.
В течение нескольких минут после его ухода Дженни оставалась на месте, глухая к усиливающемуся шуму пирушки, доносящемуся из большого зала. Глядя на усыпанную драгоценностями, выстланную бархатом шкатулку, лежащую на ладони, она пыталась утихомирить внезапный крик совести, протестующей против того, на что она согласилась. Потом повернулась, медленно подошла к изножью кровати и заколебалась, беря в руки сияющее золотом платье, разложенное поперек постели. Разумеется, завела она спор с совестью, она не предаст ни семью свою, ни страну, ни кого-либо еще, отложив враждебные счеты между собой и герцогом всего на несколько коротких часов. Безусловно, она заслуживает этого одного-единственного небольшого удовольствия. Ей мало чего остается просить на остаток замужней жизни, кроме единственного недолгого момента, нескольких часов беззаботного счастья, в которые можно почувствовать себя невестой.
Золотая парча оказалась холодной на ощупь, когда Дженни неспешно поднимала платье, держа его на весу перед собой. Приложила, глянула вниз, на ноги, и с удовлетворением отметила, что оно как раз нужной длины.
Вошла горничная Агнес, неся под мышкой длинный верхний наряд из сине-зеленого бархата и такую же бархатную мантию, отороченную золотом. Женщина с суровым видом остановилась неподалеку, и на долю секунды изумление смягчило ее каменные черты, ибо бесчестная рыжеволосая дочка вероломного Меррика стояла посреди комнаты с босыми ногами, высовывающимися из-под подола длинного халата, примеривая поспешно перешитое золотое платье, глядя на него сияющими от радости глазами.
– Прелесть, правда? – восторженно проговорила она, поднимая сверкающий взгляд на ошеломленную Агнес.
– Оно… – запнулась Агнес, – его принесли вместе со всеми нарядами, какие нашлись среди вещей старого лорда и его дочек, – грубовато пояснила она.
Вместо того чтобы с негодованием отбросить ношеное платье, чего отчасти ожидала Агнес, молодая герцогиня разулыбалась от счастья и заявила:
– Но посмотрите… оно вроде бы мне как раз!
– Оно… – снова запнулась Агнес, пытаясь сравнить представшую перед ней простодушную девушку с услышанным о ней; среди слуг ходили сплетни, будто сам хозяин обозвал ее потаскушкой, – …его обрезали и укоротили, пока вы спали, миледи, – удалось договорить горничной, и она осторожно разложила на постели одежды и мантию.
– Правда? – переспросила Дженни, выказывая немалое восхищение при взгляде на искусные стежки по бокам золотого платья. – Это вы шили?
– Я.
– И всего за несколько часов?
– Да, – коротко отвечала Агнес, стыдясь своих двойственных чувств по отношению к женщине, которую должна была презирать.
– Очень искусная работа, – мягко признала Дженни. – Я бы так не смогла.
– Желаете, чтобы я помогла вам убрать волосы? – спросила Агнес, холодно отказываясь от похвалы, но почему-то чувствуя, что поступает нехорошо. Обойдя Дженни кругом, она взяла в руки щетку.
– О нет, пожалуй, не надо, – заявила ее новая госпожа, широко улыбаясь опешившей горничной через плечо. – Сегодня я собираюсь несколько часов пробыть новобрачной, а невестам позволено носить волосы распущенными.
Глава 20
Шум, который Дженни слышала из спальни, превратился в оглушительный рев, из большого зала неслась какофония мужского хохота и музыки, перекрывая поток речей. Шагнув на последнюю ступеньку, она помедлила, прежде чем явиться взорам пирующих.
Ей и не глядя было известно, что зал полон мужчин, которые знают о ней все; мужчин, несомненно, присутствовавших в лагере той ночью, когда ее доставили к Ройсу, точно связанную гусыню; других мужчин, несомненно, участвовавших в ее насильственном похищении из Меррика; и прочих, бывших свидетелями унизительного приема, оказанного ей нынче в деревне.
Полчаса назад, когда муж ее убеждал своим низким, глубоким голосом о необходимости сохранить ничем не запятнанное воспоминание, будущее торжество представлялось великолепным; но теперь неприкрашенная реальность, из-за которой она здесь очутилась, убивала всякое удовольствие. Она было подумала, не вернуться ли к себе в комнату, но тогда муж просто придет и утащит ее. Кроме того, подбадривала она себя, когда-нибудь все равно придется встретиться с этими людьми лицом к лицу, а Меррики никогда не трусят.
Сделав долгий глубокий вдох, Дженни шагнула с последней ступеньки и завернула за угол. Картина, открывшаяся при свете факелов, на мгновение ослепила и ввергла ее в замешательство. В зале присутствовало добрых три сотни человек, стоявших и разговаривавших, сидевших за длинными столами, расставленными вдоль стены. Другие гости наблюдали за увеселениями, на удивление разнообразными: вверху на галерее играла группа менестрелей, внизу музыканты были рассеяны по всему залу, развлекая отдельные, не столь многочисленные компании; в центре четверо жонглеров в разноцветных костюмах высоко в воздух подкидывали шары и перебрасывали их друг другу; в дальнем конце кувыркались три акробата. Позади большого стола, установленного на помосте, лютнист играл на своем инструменте, добавляя сладостные аккорды к общему хаотическому веселью.