Читать интересную книгу Друзья и враги Анатолия Русакова - Георгий Тушкан

Анатолий рассмеялся:

— Ладно, ладно, дядюшка, пошли в театр! И не бойся, пожалуйста! Вижу нашу Москву не только через бригадмильские очки…

Из театра Анатолий ехал со странным чувством. Красота того, что он видел на сцене, рождала не только восхищение, но и смутное ощущение неудовлетворенности, горечи и жалости к себе.

О любви он знал не только из книг: о ней говорили взрослые, рассуждали подростки. В колонии, например, да и не только в колонии, говорить о девушках и любви насмешливо-грубо и цинично у некоторых считалось признаком «настоящего парня». Он не раз слышал, как рассказывали об этом анекдоты, иногда смешные, но такие скверные, что слушать стыдно.

Анатолий читал, конечно, об огромной любви-дружбе, любви-страсти, о чувстве, которое может очень высоко поднять человека, а может и раздавить. Впрочем, подростки в колонии, из числа «опытных», считали, что это все выдумали писатели. Настоящей большой любви, привязанности и нежности боялись и стыдились, как проявления слабости. По рассказам этих «опытных», любовь — что-то вроде вида развлечения, а больше в ней ничего нет. Правда, Анатолий иногда сталкивался и с другим, знал о людях, которые так любили, что жить друг без друга не могли. У них в доме — давно это было — даже застрелился один молодой доктор, когда его жена умерла.

Сейчас, возвращаясь из театра, Анатолий испытывал тоску по огромному чувству. Нет, такое ему не дано. Он любит Лику, но как-то скучнее, беднее, что ли.

— Почему же среди молодежи в жизни почти не встречается такая любовь, как у Ромео и Джульетты? — спросил он дядю.

Придя домой, сели пить чай. Дядя начал издалека:

— Ты спрашиваешь, почему? Я, как ты знаешь, побывал во многих странах, людей повидал немало. Видел у молодых зарождение и большой любви, и большой дружбы. Но вот что меня удивляет порой: некоторые будто нарочно замораживают свои чувства, принижают их грубятинкой, шутовством, а то и развязным ухарством. Не умеют, что ли, или стыдятся выразить свои переживания, чувства. Анекдоты рассказывать не стыдятся, а сердце открыть чувству стесняются. Я понимаю, скромность украшает. Стыдливость я тоже понимаю. Но что за скверная манера — маскировать свои чувства обыденщиной, цинизмом.

— Ты неправ, дядя. Иной раз боишься показаться смешным. Я, например, не выношу громких слов. Чуткий человек и так поймет.

— Не о том ты толкуешь, Толя… Я говорю о внутреннем раскрепощении чувств, о богатстве их. Ведь язык человеку дан для того, чтобы он мог выразить им сокровенное. Умей и словом приласкать друга, приоткрой свое чувство, скажи не сентиментально, а мужественно, искренне…

— Ну да! Скажи о высоких чувствах, а тебя высмеют. Теперь, дядя, не принято распространяться! Теперь никто не верит в высокие слова!

— Опять ты за свое! Сам же спрашивал: «Почему молодежь не умеет любить так красиво, как Ромео и Джульетта?» Думаю, что обобщаешь ты зря, есть у нас и Ромео и Джульетты. Но очень много, слишком много молодежи живет в этом отношении на нищенском пайке. Сами себя обворовывают. Душевная скупость… А насчет высоких слов — это дело другое. Конечно, молодежь всегда возмущает несправедливость, ей претит ложь, фальшь и ханжество, прикрываемые громкими фразами. По молодости многие не понимают, что плохи не высокие, благородные и умные слова, а те людишки, которые спекулируют ими, прикрываются ими, как дымовой завесой. Встретится эта молодежь с настоящими людьми, увидит, как тысячи тысяч в нашей стране трудятся и борются за то, чтобы хорошие слова претворить в хорошие дела — и цинизм их пройдет, как корь. Щеголяют же цинизмом задубелые мещане, скупящиеся даже на добрые слова. И еще ломаки: все, мол, считают так, а я наоборот, поперек всех! Поперешники-оригиналы! Тьфу!.. Мещане больше всего боятся показаться смешными. А настоящая любовь — и к девушке, и к людям, и к идее — щедра и бесстрашна.

— Вот это верно, дядя.

Так говорили они довольно долго.

Анатолий проводил дядю домой и позвонил Лике:

— Докладывает Анатолий, — тихо сказал он. — Я вернулся с балета «Ромео и Джульетта». Дядя принес билеты. Жаль, что без тебя смотрел.

— И мне жаль… Понравилось?

Анатолий начал было рассказывать, но Лика предложила:

— Выйди на улицу, поговорим.

Лика выбежала из подъезда в накинутом на халатик пальто, в платке. Они говорили о многом, только не о том, что связывало их, оно еще не было высказано. В шутливом тоне говорить об этом было уже невозможно.

Анатолий спросил Лику о Бобе. Она вспомнила, что вчера Пашка звонил Бобу и звал в какую-то «чертову читалку». Боб все чудит: на руке у него окровавленный грязный бинт. Он просил перевязать, но скрыть это от папы и мамы. Лика разбинтовала руку; на левой кисти, выше большого пальца, виднелась тонкая красная черта. Боб все же мальчишка, любит таинственность.

— Опять эта «черт два читалка»! — воскликнул Анатолий.

— Что же это такое?

— Пока не знаю. Но скоро узнаю…

Анатолий смутился. Он вдруг поймал себя на том, что уже долго поглаживает послушные пальчики Лики, лежавшие в его ладони. И такое чувство нежности к этим тонким пальчикам… Лика, подслушав мысли Анатолия, торопливо высвободила свою руку и сказала невпопад:

— Смотри, все окна в домах — оранжевые, помешались на оранжевых абажурах…

Потом они молча походили немного — рука в руке, — разговор не клеился. Прощаясь, он вдруг нагнулся и поцеловал ей руку.

— Спокойной ночи, Ромео, — усмехнувшись, нежно сказала Лика и побежала по лестнице.

На другой день Анатолий неожиданно встретил Ушкова в коридоре вечерней школы. Леня сначала обрадовался Анатолию, а затем покраснел, видимо вспомнив размолвку. Он сказал, что все удалось, что сегодня он принят в седьмой класс. И работать начнет через день — учеником на телеграфе. За время учения даже платить будут. Без семилетки не хотели принимать, помог испытательный диктант. Ведь по русскому он, Ушков, — хоть в десятый класс.

— Значит, Уоллеса по боку? — спросил Анатолий.

— Успею… Знаешь, так надоело мне, по совести говоря, придумывать, чем занять пустой день…

— Да… А где бы мне достать Уоллеса или нечто в этом роде? Где эта «чертова читалка»?

— Не так уж далеко!

— А где?

— Найти не легко. А и найдешь, книг тебе не дадут. Надо, чтобы кто-нибудь рекомендовал.

— Разве это не библиотека?

— Да, но, так сказать, частная. Я тебя свожу, — обещал Ушков.

— А когда?

— Да когда хочешь, пока работать не начал. В читалке толкутся почти весь день, даже вечером.

Условились пойти завтра вечером.

4

Утром Анатолий за рулем Юриного «Москвича» газовал по уже знакомому шоссе в аэрологическую обсерваторию. Анатолий рассказывал Юре, как прошли эти дни, как мчался он на «Победе» выручать Лику и Боба, как ушел из артели, рассказал и о мудрой черной кошке, перебежавшей ему дорогу.

Скоро свернули с шоссе на узкую лесную дорожку с указателем «Въезд посторонним воспрещен», а еще через сорок минут выехали на поле, окруженное лесом.

В самом начале его, на опушке, стояли коттеджи, чуть подальше — длинные одноэтажные дома. А слева и справа по углам поляны выстроились странной формы металлические конструкции: огромная сетчатая металлическая тарелка с торчащим шпилем в центре, на которой можно было бы расположить дом, уставилась в небо. Много похожих на нее тарелок-близнецов, но поменьше, диаметром в два человеческих роста, расположились полукругом. В противоположных углах огромного поля виднелись на радиомачтах замысловатые решетки радиоантенн. Метеорологические будки. Высоко в воздухе покачивались два привязанных аэростата.

— Не зевай, — сказал Юра и, перехватив руль, резко отвернул в сторону, чтобы не опрокинуть стоявший мотоцикл.

«Москвич» поставили возле открытых ворот гаража, где виднелись «Победы» и «козлики». Юрий провел Анатолия в длинное одноэтажное здание и на вопросительный взгляд секретарши сказал:

— Анатолий Русаков — наш будущий шофер и мой Друг.

— У Дмитрия Алексеевича заседание. Что же вы опоздали? — сказала секретарша и с таким откровенным любопытством посмотрела на Анатолия, что тот сразу почувствовал неловкость.

«Конечно, Юра успел ей натрепаться о колонии… Тоже друг», — подумал он.

Юра ушел в соседнюю комнату, сказав «подожди»…

Прошло с полчаса, дверь кабинета распахнулась, донесся шум голосов, стук отодвигаемых стульев. В комнату вошел рослый седоватый человек. Светлые живые глаза внимательно оглядели Анатолия.

— Дмитрий Алексеевич Кленов! — воскликнул пораженный Анатолий.

— Собственной персоной! Не ожидали меня здесь встретить? — Кленов дружески протянул руку и улыбнулся. — Рад приветствовать будущего автоконструктора!

Смущенный Анатолий сердито посмотрел на Юру: и зачем надо было скрывать имя директора института? А Юра, лишь бы устроить его на работу, наговорил, наверное, такого! Теперь красней.