Феликс Пита Родригес
Винтовка № 5767
Рассказать я хочу о простом милисьянопо имени Феликс Фаустино Феррано.Я поведать хочу, как холодной янйарской ночью,от врагов защищая родную Отчизнуи глаз не смыкая в окопе Революции,Феликс Феррано прочитал мне поэмуо винтовке своей под звучным номером 5767.
И сияла поэма, как солнце на небе,и лилась, словно самая нежная музыка,и искрилась сильнее всех поэм Революции!
И тяжелым и теплым голосомкубинца—негра прочитал он поэму,широко улыбаясь, — нигде не встречал ятакой белозубой и чистой улыбки.И словами его говорила Отчизна,словами простыми, как стальные цветы милисьяно.
Не смогу сейчас вспомнить начало поэмы —встает в моей памяти голос лишь хриплый.Вижу руку, что тверже алмаза,вижу руку, сжимающую ствол винтовки,и до самого сердца доходят слова той поэмы:
Антонио — ствол,Вивиана — ствольная накладка,Карука — затвор,Филиберто — обойма,Ирене — глушитель,Лусия — спусковой крючок,Фабиан — предохранитель,а я — приклад.
В каждой части винтовки — ребенок,в каждой части винтовки — его алая кровьи море любви, с яростью защищаемой.За них, за милых, я в бою сражаюсь.Во имя жизни их стреляю из окопа,за всех за них с врагом веду я бой,во имя жизни тех, чьи имена сокрытыв простых винтовках стойких милисьяно.И снова слышу хрипловатый голоскубинца—негра в форме милисьяно,рабочего, прославившего Родинув ту незабываемую ночьдевятнадцатого января,стоя на стражев окопах Революции,где я читал стихи, написанные мною.Кубинец—негр своей поэмоймне сердце обнажил самой поэзии.
Рафаэль Рубьера
Автомат
Ты станешь завтра молотом иль плугом.Сегодня ж ты — лишь грозный автомат,разящий тех, кто хочет сеять смради смерть нести с собой по всем округам.
Когда все страны будут жить друг с другомбез войн, что Землю превращают в ад,тогда тебе, мой верный автомат,изменят форму и ты станешь плугом.
Ну что ж поделать, коль ты сеешь пули.Тебя недаром снова в строй вернули,а грозный вид внушает людям страх.
Ведь чтобы завтра мог ты стать основойдля созиданья жизни светлой, новой,сегодня пусть трепещет лютый враг.ОкопНа этом месте мог цвести бы сад,встречая осень сочными плодами,и зелень бушевала бы, как пламя,везде, куда бы ты ни бросил взгляд.
Здесь мог струиться нежный ароматнад клумбами с роскошными цветами,и ветерок, играя лепестками,тебя овеять нежно был бы рад…Но вместо этого черней, чем копоть,здесь разверзается провал окопа,в котором с автоматом я стою.
И если враг подвергнет нас налетам,то я его зенитным пулеметомизрешечу в губительном бою.
Энрике Сирулес
Случай в деревне Эль—Гомаль
Сначала появился запах. Им повеяло сразу же, едва мы поднялись на несколько шагов по склону горы Виолента. А потом показалась стая стервятников. Она заслоняла собой часть неба и дороги. Было видно, как птицы взмывали чуть не под самые облака, а оттуда, паря кругами, устремлялись вниз. При этом их оперение глянцевито переливалось в лучах солнца.
— Похоже, сегодня нам придется свидеться с покойничком, — проронил Магуара.
— А может, это тянет какой—нибудь падалью, лейтенант? — отозвался Торсеро.
— Нет, брат, от зверья так не смердит. Это все—таки человек.
Мы продолжали подниматься…
Его бросили в сухом чахлом бурьяне, росшем редкими клочками на обочине дороги. И когда птицы улетели — а их была целая туча, — мы наконец смогли его разглядеть, а точнее, то, что осталось от него.
Магуара приказал осмотреть труп:
— Ну—ка, сходите взгляните. Вдруг там остались какие вещи или документы. Надо же узнать, кто он такой.
Остриями штыков мы стали ворошить траву…
Некоторое время спустя отряд продолжил путь вверх по горе в сторону Эль—Гомаль. Открывавшийся перед нами пейзаж являл собой довольно унылую картину. На его фоне разве что выделялись острые камни, устилавшие дно лощины. С обеих сторон вплотную к дороге подходили отвесные склоны, которые, казалось, кто—то до самого низа сровнял ножом. Куда ни поглядишь — ни куста, ни деревца, лишь пожухлая, покрытая налетом серой пыли трава, едва—едва шевелившаяся от прикосновения горячего ветерка.
Когда до перевала оставалось совсем немного, Магуара велел сделать привал:
— Стой, ребята! Наверху нас караулят. — И он скинул с плеча карабин.
Мы тоже сняли винтовки и поставили их на боевой взвод. Лощина усилила звук металла и вернула его нам.
— В цепь здесь не развернешься. Поэтому дальше будем пробираться, как подскажет обстановка, — объяснил Магуара, пригибаясь как можно ниже.
Все последовали его примеру.
Так мы и шли, согнувшись чуть ли не в три погибели, — один за другим все тридцать шесть человек, а впереди Магуара. От раскаленной насыпи исходил запах пепла. Спустя какое—то время начались заросли сухого, когтистого чертополоха, в которых кучками стояли люди. Каждая семья держалась обособленно. Стояли они как раз там, где проходил перевал и начиналась деревня.
В тишине лишь разносились гулкие звуки шагов, которые солдатские ботинки печатали о сухой, затвердевший грунт.
Магуара приостановился.
— Вечер добрый! — поздоровался он с крестьянами.
— Здравствуйте! — почти в один голос протянули крестьяне.
— Ну, что тут у вас нового? Не случилось ли чего? — спросил Магуара, снимая фуражку.
Он стоял прямо посередине дороги. Резвый ветерок мигом налетел на него, надул, словно паруса, его брюки и тут же, поднимая за собой целый вихрь пыли и мусора, ринулся дальше, за деревню, в сторону соседней рощицы, и пропал в ней.
— Да уж случилось, много чего случилось. Сразу, поди, и не поверите, — ответил дочерна загоревший мужчина.
— Ну а что именно? — насторожился Магуара.
— Что именно? А вон полюбуйтесь, пожалуйста. Вся семья Родобладо тут.
Тот, кто отвечал Магуаре, развернулся и, ковыляя, направился к каким—то тюкам, сваленным бесформенной грудой у входа в одну из лачуг. Чей—то пес, приподняв носом край мешковины, принялся было что—то под ней вынюхивать.
— Вот. Почти все здесь, — продолжал мужчина. Стоило Магуаре шагнуть в сторону убитых, как крестьяне толпой двинулись вслед за ним. Какая—то старуха, опередив всех, вырвалась вперед с криком:
— Аларкан, пошел вон! Кому говорят, проклятый, пошел вон!
Собака обежала вокруг груды и исчезла в дверях лачуги.
Тела были прикрыты джутовой мешковиной. Над ними роились тучи мух. Магуара прошел вдоль убитых, откидывая накрывавшую их мешковину, а затем обратился к мужчине, который заговорил первым:
— Вот вы сказали «почти все здесь». Значит, кого—то не хватает? Я правильно вас понял?
— Так я про то и толкую. Нет того самого, которого вы видели в ущелье около де—ла—Круса, — объяснил мужчина.
— Тот, кого вы нашли там, внизу, наверняка даже не подозревал, что всех его родственников перебьют, — вступил в разговор другой крестьянин. — Ведь он был из той же шатии—братии, что наведалась сюда. Он к ним перекинулся то ли в январе, то ли в феврале. Правильно я говорю, Чано?
— Да, примерно так. Где—то в феврале, — ответил тот, к кому обратились с вопросом, сдвигая на затылок плетенное из соломы сомбреро. — Но в этот раз он объявился у нас дня за три до их прихода. Сказал, что ушел от них. Однажды увидел, сколько они положили народу, и решил с ними завязать. Понял, что они за подонки. Так он нам объяснял.
— Искали его, а заодно порешили всех — отца, мать, сестру, — подхватил его сосед с желто—зеленым лицом и прищуренными глазами. Он стоял, скрестив на животе руки, изборожденные крупными узловатыми венами.
— По—моему, он знал, что за ним должны прийти. Дома почти не появлялся, ночевал в Поса—Онда: там у него живет какая—то родня. Сюда приходил ни свет ни заря и быстро сматывался. Все спрашивал, не заходил ли кто за ним, а потом снова исчезал.
— А вчера они наконец его заловили. Он кинулся вниз, в обход ущелья, но ведь отсюда, сверху, все просматривается. Вот они его и перехватили. Если посмотреть отсюда, то видно все как на ладони аж до самого подъема на гору, — стал объяснять, указывая рукой на холм внизу, другой мужчина, покрытый иссиня—черным загаром. — К Поса—Онда он пройти не смог — эта мразь как раз оттуда и шла. Причем они обложили его со всех сторон и так шли, сжимая кольцо. Поэтому бедняге Улисесу ничего не оставалось, кроме как попытаться уйти низом.