Читать интересную книгу Ты следующий - Любомир Левчев

Нельзя сказать, что раннехристианские коммуны расшифровывали метафоры именно таким образом (несмотря на то что тогда существовали прекрасные специалисты по шифрам – экзегеты, например Филон Александрийский). Как и марксисты-ленинцы, тогдашние христиане ставили крест на всем том, что было до них, конфликтовали с прошлым, уничтожали и расхищали его величие. Половина отцов церкви была неоплатониками. Но нетерпимость и ожесточение доходили до того, что все, жившие до них, даже самые лучшие представители человечества, даже Платон и Пифагор, не имели права попасть в рай. Для них предусматривалось что-то типа лагеря между адом и раем.

Но ведь античность – это наш родитель? Что же мы за отцеубийцы такие? Сила Возрождения сокрыта как раз в этом прозрении. Отсутствие почтения к прошлому было одинаково характерно как для раннехристианских фанатиков, так и для их братьев-безбожников эпохи пролетарских революций. И мы стояли и продолжаем стоять на своем прошлом, как безумные столпники на античной колонне. У абсолютного отрицания былого, у сожжения цивилизационных мостов нет оправдания, за это приходится дорого платить. Но не существует никаких свидетельств, что человечество усвоило урок из своего прошлого. Разгром исторического эксперимента, называемого “советский реальный социализм”, случился по тому же абсурдному сценарию. Тем, кто не видит – или не желает видеть, – что даже в этом эксперименте было немало положительных достижений, и спешит в первую очередь уничтожить именно их, не стоит удивляться, что их политическая линия не выстраивается как прямая. И они скользят по своей собственной непристойности.

III

Ранний христианский коммунизм считался и продолжает считаться если не табу, то во всяком случае неудобной темой как для марксистов-ленинцев, так и для консервативных клерикалов. А может быть, вообще для всех. Почему? Я полагаю, мы боимся этой эпохи, потому что в ней кроются причины и объяснения многих до сих пор живых ошибок и грехов.

После разгрома еврейского восстания 61–63 годов христианство начинает быстро распространяться. И не только благодаря подвигу апостолов, но и по причине расселения бунтарей и продажи их в рабство.

Христианство становится тайным учением и тайной организацией. Обществом под спудом общества. Образцом всех нынешних нелегальных движений.

Христианство являет собой универсальное новое мировоззрение (не имеющее ничего общего с новым мышлением Горбачева), не связанное с конкретным народом, языком или регионом.

Богат ты или беден, в коммуне были рады любому желающему вступить в нее, надо было только принять крещение. Официальный запрет делал всех одинаково отверженными и подверженными опасности. Но как только исчезала внешняя угроза, исчезало и это равенство.

В античные времена и для античной коммуны боги были бессмертными, а люди – смертными. И точка.

В эпоху христианства Богом стал господь, то есть господин, а верующие делались “рабами Божьими”, то есть невольниками. Епископ – областной глава – становился владыкой, то есть владельцем. Все это не что иное, как рабовладельческое мировоззрение, говорят всезнающие атеисты. Но так ли это? Поскольку ты – раб Бога, то никакие другие господа над тобой власти не имеют. По отношению ко всем земным тварям ты свободен и равен им. Это великое рабовладение, которое не ведет к феодализму.

Мартин Лютер гениально описал эту христианскую свободу. И самое страшное то, что как раз из этого гениального описания произрастают все наши ошибки и заблуждения, восход и падение коммунистического идеала в XX веке.

“Каждый христианин, – утверждает Лютер, – является двоякой природой, духовной и телесной. Согласно душе он именуется духовным, новым, внутренним человеком, согласно крови и плоти его именуют телесным, ветхим и внешним человеком” [61] . Поэтому “христианин является свободным господином над всем и никому не подчиняется”. И одновременно с этим он есть “слуга… и всем подчиняется”.

Нет смысла терять время и доказывать, что двойственная природа коммуниста аналогична. Подставьте другой термин, и вы сами в этом убедитесь. Ленин тоже по-своему говорит о такой двойственности.

Далее Лютер сообщает нам, что для души ни на небе, ни на земле нет ничего иного, кроме слова Божьего – Евангелия, в котором она может свободно существовать.

“Ты спросишь, однако: какое же это Слово, которое дает столь великую милость, и как мне следует им пользоваться? Отвечаю: это не что иное, как проповедь о Христе… Оно должно сбыться, что и происходит, когда ты слышишь, как твой Бог говорит тебе, что вся твоя жизнь и дела суть ничто для Бога, но со всем тем, что в тебе есть, ты подлежишь вечной погибели. Если ты воистину веруешь и понимаешь, сколь виновен ты, то отчаешься в самом себе… Чтобы, однако, освободить тебя от тебя самого, то есть от твоей погибели, Он ставит перед тобой Своего возлюбленного Сына Иисуса Христа и Своим живым, утешительным Словом говорит тебе: предайся крепкой вере в Него, неустанно пребывай в которой, и ради этой самой веры будут отпущены тебе все грехи твои…” Через веру душа христианина “также… сочетается с Христом, как невеста со своим женихом. Из сего супружества следует, как говорит св. Павел, что Христос и душа становятся одним телом; так что все у них будет общим… Христос владеет всеми сокровищами и блаженством, которые отныне свойственны и душе. И всякий порок и грех, которые имеет душа на себе, становятся собственными для Христа”.

Это и есть великая и бескрайняя свобода христианина. Тот же механизм производил свободу коммуниста, но он верил в слово без Бога, посему его брак с вождем и Учителем был порочным. Мы все же смогли перенести все свои грехи на верховную личность и приватизировать добродетели целой эпохи.

До Медиоланского (Миланского) эдикта христианские коммуны не подчинялись никакой земной власти. И твердо отстаивали общность благ.

Христос намного умереннее во взглядах, чем его апостолы. А они, вероятно, умереннее многих других фанатиков. Тех, что умирали на аренах.

IV

Все Евангелия написаны около 60-го года нашей эры. Следующие два века отцы церкви занимались апологетикой.

Данный термин, вероятно, восходит к неоплатонику Флавию Юстину, который в начале II века создал две страстные апологии христианства.

Этот первый философ, который принял христианство, лично мне очень интересен, потому что он откровенно рассказывает, как и почему обратился к новой вере (в “Разговоре с Трифоном Иудеянином”). Автор предстает перед нами человеком, вечно ищущим путь к Богу. Он приближает нас к Нему.

Античные религии исчерпали себя и даже стали раздражать своей политической профанацией мифов. Тогда Флавий обратился к философии. Он изучил различные школы, чтобы отвергнуть их. А пифагорейцы отвергли его самого, поскольку, если верить их свидетельствам, Флавий дурно знал музыку, астрономию и геометрию (последняя слабость, видимо, была типична для всей эпохи). Впрочем, с Платоном и платониками Юстин легко нашел общий язык. Он с удивительной уверенностью шел по пути идеала Счастья, и именно этот путь привел его к Божьему порогу. К уединившемуся для созерцания философу явился мистический безымянный старец, который посвятил его в таинства христианства. Метафора ли это или реальный случай? Хорошо, что у нас нет ответа на этот вопрос. Тем не менее тут явственно проявили себя два импульса, две силы, посредством которых христианство пленяло непорочные души: встречи со странствующими проповедниками и бесстрашие мучеников перед лицом смерти. (Подобным же образом ширился и коммунистический идеал.) Флавий стал христианином, но остался философом. Он бродил по миру как проповедник и обрел мученическую смерть. (Побежденные в диспуте римские философы распространили о нем клевету и – из мести – осудили.) После этого его стали называть то Юстином Мучеником, то Юстином Философом. В каком-то из своих сочинений он заклеймил демонов, которые, по его мнению, злодействуют в домыслах поэтов. Однако он и сам был склонен к поэтической искрометности. Когда Флавий утверждает, что в таинстве Святого Причастия реально присутствуют тело и кровь Христовы, он становится авторитетом для более поздних так называемых реалистов (возможно, вплоть до реалистов социалистических). И он оспаривает мнение другого христианского философа, Климента Александрийского, который видит в этом таинстве лишь символический смысл. Как ни парадоксально, но здравомыслящие союзники Флавия, среди коих был и знаменитый Ориген, вошли в историю как “символисты”. Тот самый Тит Флавий Климент, который желал примирить в единстве веру и знание, не был распят на кресте и не был забит камнями. Он просто исчез во всепоглощающем времени. Но после него осталась могучая Александрийская школа. И судьбоносная историческая битва между знанием и верой. Победу в ней одержит вера. Даже философию она превратит в свою рабыню. Это произойдет благодаря логике фанатиков, таких как Квинт Флоренс Тертуллиан, которому приписывается максима: “Верую, ибо абсурдно”. Трахтенберг сетовал, что так и не смог обнаружить эту крылатую фразу в дошедших до нас сочинениях Тертуллиана, но зато он прочел в них следующее: “Сын Божий умер – это абсолютно достоверно, поскольку нелепо. Будучи погребенным, Он воскрес. И это верно, поскольку невозможно”.