Читать интересную книгу Новруз - Назир Зафаров

Свадебное шествие уже на нашей улице. Песня стала громкой, каждое слово отчетливо слышно.

Улетела птица — отчий дом опустел;Пролилась водица — таков твои удел.Нарядись, молодица, чтоб жених посмотрел;Торопись, молодица, счастья день подоспел.

Изо всех калиток высыпали на улицу ребятишки. Видно, ждали, когда зазвучит песня, и теперь с криком и смехом кружили у нашей калитки.

Да, время спускаться с крыши. Дома уже хватились меня. Матушка в отчаянии: где Назиркул? Где сынок? Посылает братьев искать непутевого жениха. Я слышу, как хлопают двери на террасе, как матушка кричит: «Куда он мог подеваться? Я же послала его в мехмонхану!» «Нет его в мехмонхане», — отвечает брат Манзур. «Посмотри на балахане!» Сестры проверяют сараи. Старшая ворчит: «Не хватало нам забот, придумали жениха! Прячется где-нибудь у соседей…»

Если пойдут к соседям, то окажутся рядом со мной. Надо или спускаться вниз или лезть еще выше. Не колеблясь, выбираю последнее. Уж очень не хочется мне быть женихом. Готов взобраться не только на крышу, но и на самый высокий тополь или минарет, окажись они рядом.

Наш дом чуть выше соседнего. Я цепляюсь за балку, что выступает наружу, подтягиваюсь, закидываю ногу за край крыши — и вот уже земляной настил подо мной. s Ползу по нему до противоположного края, и здесь замираю. Меня не видно ни со двора, ни с улицы, а я вижу и улицу, и двор.

По двору бегают, словно спугнутые с насеста куры, мои сестры и снохи. Матушка простерла руки к небу, прося помощи у бога: «Позор на мою голову. Лучше бы я век не знала этой Мастон, чем теперь стать ее вечной должницей. Вымолю ли я у нее прощение?»

Свадебное шествие уже у нашей калитки. Не на арбе, а на тощей лошаденке сидит закрытая паранджой Мастон. Слева и справа ее поддерживают женщины — грязь непролазная, копыта лошаденки скользят, Мастон качается из стороны в сторону, как ветка на ветру, отпусти ее женщины, и она выпадет из седла. Первый раз, наверное, едет верхом, вцепилась ручонками в луку, дрожит от страха.

Ребятишки отворили калитку, невеста слегка пригнувшись, въезжает в наш двор. Радостные возгласы несутся ей навстречу. Матушка, хоть ей не до веселья — жених пропал, — тоже произносит какие-то добрые слов и улыбается приветливо.

Брат наклоняется к ней и что-то шепчет озабоченно. Мол, нет нигде Назиркула. Что еще он может сказать? Матушка сердито машет рукой. Это значит: ищите! Пропадем, если не найдете.

Не найдут, думаю я. Слишком высоко я забрался. Кто догадается влезть на крышу? А если и догадается, то не найдет — за трубой меня не видно.

Думаю так, а сам тревожусь. И маму жалко. Что она станет делать теперь? Ведь невесту надо снять с коня, таков обычай, а кто снимет, если жених на крыше? Правда, моих сил все равно не хватило бы для такого подвига, лошадь хоть и костлява, а высока, не дотянутся до седла мои руки. И Мастон что-то весит. Уроню. Надо ведь не только снять с седла, но и донести до террасы. Опозорю и себя и невесту. Брату Манзуру такая ноша под силу, он выше и здоровее меня, кузнец — одно слово.

Сейчас Манзур, наверное, подойдет к лошади и снимет Мастон. Ждать дольше нельзя.

Со страхом и надеждой смотрю вниз. Скорее бы подошел Манзур, скорее бы все кончилось.

— Вот где ты!

Не сразу я понял, откуда прозвучал голос брата. Неужели он увидел меня со двора? Торопливо отползаю от края и тут вдруг оказываюсь в руках Манзура. Он берет меня за ворот чапана и поднимает, словно цыпленка, в воздух.

— А еще называется жених! Пропади ты пропадом, несчастный!

Он тащит меня к лазу, толкает в него и вместе со мной спускается сначала на чердак, а потом на лестницу.

Не знаю, как я выглядел, появившись в нашем дворе, должно быть, не очень достойно для такого случая. Однако никто уже не обращал внимания на мой вид, главное, нашелся жених, и все радостно зашумели:

— Жених идет… Жених идет…

Я не шел, меня вел брат, вел и бесцеремонно подталкивал.

— Снимай невесту!

Хорошо сказать — снимай невесту, а как я сниму ее, когда она на лошади, а лошадь выше меня. Рост, однако, не оказался препятствием. Под ноги мне подсунули чурбан, и я сровнялся плечами с седлом. Осталось взять Мастон на руки.

Был ли еще такой день в моей жизни, не знаю. Говорят, тысяча дней не такие, как один, и один день не такой, как тысяча. Этот был не такой, как тысяча. Меня испытывали с рассвета до заката, и все испытания были непосильными для мальчишки. Теперь новое. Люди смотрели на меня и на Мастон, ждали самого важного во всей свадебной церемонии — снятия с седла невесты. Они вроде бы шептали: «Снимет ли? Не уронет ли?» Наверное, и Мастон шептала: «Ой, уронит! Ой, не донесет!» И я думал:

«Уроню!»

Делать, однако, нечего. Манзур подтолкнул:

— Ну!

Я протянул руки к невесте, и тут произошло непредвиденное. Брат Мастон, сидевший за седлом, отстранил их.

— Прежде награду!

У меня не было ничего, да и никто не предупредил о плате за невесту. Смущенный, я опустил руки. Однако другие знали, что награду потребуют, и тетушка Тансик, стоявшая рядом, подала брату Мастон приготовленный заранее платок. Не больно дорогой, ситцевый, с красными цветами, но по тому времени все же ценность. Подала и сказала при этом:

— Не обессудьте. Сестрица ваша, Мастон, стоит чапана, ну да судьба наша такая, считайте платок бархатным чапаном.

Эгамберды не посчитал ситцевый платок бархатным чапаном, и лицо его не расплылось в счастливой улыбке, но принял его, свернул бережно и сунул себе за пазуху.

Теперь я получил право спять невесту. Ухватив Мастон за талию, стал тянуть ее с лошади. Тянул, тянул, а с места сдвинуть не смог. Брат Эгамберды посмеивался, ожидая, чем это кончится. Кончилось тем, что мне на помощь пришли тетя Тансик и Манзур. Они сняли Мастон с лошади и передали в мои руки. Легкой оказалась Мастон, сущий ягненок, отощавший за осень.

У гостей вырвался вздох облегчения, будто но жених, а они выполнили важный обряд. Женщины запели «ёр-ёр!», детишки радостно закричали: «Жениху и невесте желаем счастья!»

Как ни легка ноша, а все же ноша, и если у самого мало сил, то и ягненочек кажется пудовой овцой.

Пока я слез с чурбана и опустил на землю невесту, сердце мое зашлось. Мастон торопливо приняли женщины, а меня повели в дом.

— Сиди тихо, — сказала тетя Тансик. — Сейчас начнется игра: кто перетянет невесту. Выбери момент, схвати Мастон и отнеси за полог. Понял?

Я кивнул. Игру в перетягивание мы знали с детства. Это была шуточная обрядовая игра. Выкрасть невесту из цепи не представляло труда, надо было только выбрать момент, когда цепь разорвется и невеста окажется на половине жениха.

Женщины накрыли меня с головой чапаном, словно паранджой. Ничего не было видно. За игрой я должен был следить как слепой, полагаясь на слух. Выглянуть из-под чапан а значит нарушить правила игры, а за соблюдением их следят женщины, которых в комнате собралось десятка два. Они шумно переговаривались, хихикали, подтрунивали надо мной. Иногда какая-нибудь насмешница проверяла, на месте ли чапан, не сдвинул ли я его с глаз и нравоучительно произносила: «Побудь под паранджой, узнай, каково твоей невесте».

Во дворе шла подготовка к церемонии прославления родственников. Это самое веселое, что есть на свадьбе. Прославления шуточные, и часто шутки не очень безобидные. Кое-кому после такого прославления неловко было смотреть людям в глаза.

Руководила церемонией старшая из женщин, самая голосистая, самая находчивая — айвони. Начинала она с приветствий.

— Салам, если салам! Здравствуйте, если здравствуете! — услышал я ее веселый голос.

Все дружно ответили:

— Алик салам!

Ответили торопливо, потому что за первыми, ничего еще не значащими словами шли главные, ради которых и затевалась шуточная церемония. Не успел хор смолкнуть, как айвони пропела вторую фразу:

— Свекру с белой бородой и морщинистым лицом — наш салам!

Все засмеялись — не было у моего отца белой бороды, не было морщин. Но теперь «бородатый» и «морщинистый» станут его прозвищами.

Хор поддержал айвони:

— Алик салам!

— Свекрови, луноликой, сладкоречивой, — наш салам!

И тут все было наоборот: матушка никак не походила на луноликую, речь ее не напоминала виноградный мед. Колкой и прямой была матушка, соседи это знали. Намек айвони раскусил каждый и ответил смехом.

За матушкой наступила очередь тети. Ее не пощадила айвони:

— Как мыло, тающей, как дыня прокисшей тетушке — наш салам!

Тетушка сжалась от этой насмешки — она была толста, ворчлива. В самом деле прокисшая дыня.

Хор утвердил злое прозвище:

— Алик салам!

Айвони взялась за дядю, потом за брата. Хохот стоял во дворе. Я тоже посмеивался под своим чапаном. Уж больно забавные прозвища давала айвони. Не забудут их люди и после свадьбы станут повторять: «белобородый», «сладкоречивая», «прокисшая дыня» и многое, многое другое, смешное и обидное.