— Оказывать гостеприимство велит нам Господь! — пророкотал их обладатель. — Войди в мой дом без опасений. Он открыт для вас, но твой друг, белокурый индеец, мог бы позволить мне решать самому.
— Я не индеец! — взвился Жиль. — Я…
— Ты уже говорил, — прошептал ему на ухо Тим, украдкой больно ткнув друга локтем под ребро.
Перед тем как войти, им, однако, пришлось подвергнуться странной церемонии. Остановившись на пороге своего дома, человек под брезентом поцеловал их поочередно в губы, потом обернулся и сказал, обращаясь к кому-то в доме:
— К нам гости, жена! Согрей воду, чтобы мы могли омыть им ноги, как того требует наш закон.
Жиль вытаращил было от удивления глаза, но Тим уже знал, с кем имеет дело.
— Ты «эмиш», брат? — спросил он, мгновенно разглядев простого покроя черную одежду и очень коротко остриженные волосы, которые открылись его глазам, когда брезент соскользнул с головы хозяина дома.
— Да, я верный приверженец Менно Симонса , — ответил тот. — А это означает, что ты найдешь здесь мир. Входи без боязни, брат мой.
Меня зовут Якоб ван Барен, а это моя жена Марикье, — прибавил он, указывая на существо неопределенного возраста, такое же худое и мрачное, как и он сам. Только просторные юбки и чепец из накрахмаленного грубого полотна указывали на ее пол и отличали от мужа.
Внутреннее убранство домика отличалось крайней простотой и свойственной фламандцам чистотой, которая делала честь хозяйственным талантам Марикье и была поистине невероятной, если учесть, что ее муж проводил большую часть дня в шахте, а она, несомненно, сама обрабатывала маленькое поле и сад, расположенные возле их жилища.
Немногочисленная мебель, стены и пол были сделаны из сосны и так тщательно вычищены, что казались выкрашенными белой краской.
Жилище украшали толстая книга в черном переплете, лежавшая на каминной полке, пара медных подсвечников и несколько библейских стихов, вышитых крестом красной и черной нитками и развешанных там и сям. Над камином висело: «Славьте Господа, ибо он благ, ибо вовек милость Его!» На стенах также висели подобные вышивки, на одной было: «И была на мне там рука Господа, и Он сказал мне: встань и выйди в поле, и Я буду говорить с тобою», а на другой — «Блажен, кому помощник Бог Иаковлев, у кого надежда на Господа Бога его». Карниз над дверью также был украшен подобной надписью, но она так выцвела, а цветочный орнамент украшал ее столь щедро, что невозможно было прочесть ни слова.
По знаку хозяина дома четверо путников уселись в ряд на лавку, установленную перед камином, и принуждены были по очереди омыть ноги в лохани Марикье. Впрочем, в этом обряде не было ничего особенного, и Жиль испытал удовольствие от такого неожиданного омовения, пожалев лишь о том, что нельзя вымыться целиком. Однако благодеяния ван Барена на этом не окончились: едва только они встали на пол своими уже чистыми ногами, как Якоб протянул Жилю сверток черной ткани.
— Это нескромное одеяние не годится для моего дома, брат, — сказал он, с отвращением бросив взгляд на индейские штаны, обильно покрытые разнообразными пятнами, которые юноша унаследовал от убитого ирокеза. Вместе с обрывком одеяла они составляли все его одеяние. — Эта одежда хоть и поношенная, зато вполне благопристойная, а мы с вами почти одного роста.
Позади дома ты найдешь насос, чтобы вымыться, и навес, чтобы переодеться. Иди и прими приличествующий христианину вид.
Не стараясь понять, почему ему сначала вымыли ноги, а затем отправили шлепать по грязи, Жиль взял сверток с одеждой и исчез за дверью.
Переоделся он без всякого удовольствия: его тело уже достаточно привыкло к жизни на вольном воздухе на индейский манер, да и к тому же он ощутил исходящий от этих одеяний, хотя и чистых, какой-то неприятный запах. Но юноша не мог отказаться от предложенной одежды, не обидев хозяина, который в целом благосклонно отнесся к своим непрошеным гостям.
Стоя наполовину под дождем, наполовину под навесом. Жиль наскоро совершил омовение и возвратился в дом как раз вовремя, чтобы занять место за столом на конце, предназначенном для мужчин. На другом краю стола, напротив Марикье, сидели Ситапаноки и Гунилла. Глаза у них слипались, и они из последних сил боролись со сном. Ван Барен заметил это.
— Накорми этих несчастных, жена, — приказал он. — Затем уложи их на чердаке. Бедняжки еле держатся на ногах. Мужчины будут спать в сарае…
Он пробормотал какую-то молитву, но, как ни старался Жиль, друзья не смогли разобрать ни одного знакомого слова, затем поспешил — ночь наступала очень быстро — зажечь масляную лампу с отвратительным запахом, которую повесил на крюк над столом.
Жена меннонита тем временем старалась накормить Ситапаноки и Гуниллу, но они были слишком измотаны, чтобы испытывать голод. Они лишь выпили немного молока и съели несколько маленьких кукурузных хлебцев, только что из печи, затем попросили разрешения встать из-за стола. Тогда Марикье поставила приготовленный для мужчин ужин на стол и удалилась с обеими гостьями.
К удивлению Тима и Жиля, ужин оказался восхитительным. Тут были маринованные огурцы, большие форели, пойманные в горных ручьях, обвалянные в кукурузной муке и зажаренные на сковороде, и огромный торт с черникой, испеченный в одной печи с хлебцами. Все это запивалось свежим пивом и горячим чаем.
Все трое ели в полном молчании. Жиль так проголодался, что готов был проглотить все, что видел перед собой, включая и сам стол, но аппетит Тима вполне мог соперничать с его собственным. Молодой американец ел так, будто это был последний ужин перед тем, как ему придется пересечь бескрайнюю пустыню. Однако, усердно поглощая пищу в огромных количествах, он озабоченно хмурился, и это начинало беспокоить Жиля.
Когда у Тима было подобное выражение лица, это означало, что его мучает какая-то мысль, но Жиль не мог понять, в чем дело.
Проглотив последний кусок и выпив последний глоток, Якоб ван Барен пробормотал благодарственную молитву, такую же неразборчивую, как и та, первая, стряхнул крошки с бороды и, встав из-за стола, пригласил своих гостей усесться перед камином, а сам принялся набивать табаком длинную глиняную трубку.
— Теперь, когда мы получили то, в чем нуждались наши тела, — произнес хозяин со свойственной ему елейной важностью, которую он вкладывал не только во все свои слова, но и во все жесты, — следует дать
удовлетворение нашим душам, братья, попытавшись лучше узнать друг друга. Француз — редкая птица в наших краях, в наших горах. Расскажи мне, как ты и твой друг попали сюда? Кто эти женщины, что сопровождают вас? Эта индианка не похожа на обыкновенную скво…