Читать интересную книгу Боратынский - А Песков

С минуту мы молчали. Гроза бушевала. Некоторая действительная грусть охватила меня. Я смотрел на княгиню и вдруг почувствовал, что она не будет моей. Есть невидимые волны, идущие от души к душе. По ним внезапно догадываешься, какое слово сказать, какое движение сделать, и, наконец, по ним можно не только определить истинные чувства женщины сию минуту, но и угадать, как могут развиться они в будущем. Молчание прервала она:

— Поучительная история… И удивительно напоминает ту, что я хотела рассказать вам в свою очередь… Видимо, все несчастные страсти похожи друг на друга… — Она усмехнулась. — Только мои действующие лица старше, опытнее, и чувства их глубже.

— Однако план вашей поэмы, кажется, иначе располагал героев, чем в моей исповеди, — возразил я.

— Да. Но то совсем другая повесть. Меня, после вашего рассказа, увлекает иной сюжет. — Она взглянула на меня задумчиво и слегка улыбнулась. — Итак, пусть не она, а он, не особенно усердствуя, вскружил ей голову. Пока он хладнокровно обдумывал замыслы ее обольщения, ее душа разгоралась. Нечаянно ему открылось истинное положение вещей. Он был изумлен и не мог поверить ее любви. — Она говорила, как будто затрудняясь, делая короткие паузы после каждой фразы, и я не мог понять, что это: следствие внутреннего волнения или тем самым она дает себе мгновение на обдумывание точных слов для следующего периода. -

Наконец, недоверие его растаяло. Голова его тоже закружилась, и наша героиня упала к нему в объятия. Все уловки были отброшены. Она любила его страстно, преданно, как душу, и, несмотря на свою немалую опытность, пылала как бы первой любовью. Она расцвела, как в шестнадцать лет. И вдруг стороной она узнает, что ее рыцарь не верен ей. Она требует объяснений. Он признается, что встретил ту, которая в юношеские годы подарила ему первое счастье. Она пылает гневом и гонит его. Или нет, пусть не гонит. Пусть она обнимает его колени, рыдает, осыпает мольбами. Пусть ей будет даровано еще малое время, чтобы обмануться в последний раз. И вот, наконец, он покидает ее, чтобы обвенчаться с той своей уездной поселянкой. В отчаянии она выпивает яд. А он… — Она усмехнулась. — Он женится и мирно живет в своем поместье. Что? Какова поэмка?.. Представьте, однако, — с каким-то упрямым одушевлением продолжала она, — что главные действующие лица ныне живы, здоровы, молоды, что они не прожили пока ни одного эпизода моей поэмки и что им расскажут этот сюжет. Здесь, в беседке, расскажут. Станут ли они осмотрительнее? Примут ли меры? — И она испытующе стала смотреть на меня.

— Даже если подобное рассказанному вами могло произойти, — отвечал я, — я бы предпочел, чтобы дело не доходило до смертельной развязки… Да и вряд ли возможно, чтобы в груди вашего рыцаря снова разгорелся огонь первоначальной, еще детской любви.

— А что бы вы сделали на его месте?

Ваша героиня, верно, замужем?

Замужем. Ее муж, хотя и старее ее на двадцать лет, но до кончины ему далеко, да и совестно желать ему кончины. Он, право, un brave homme [Славный малый (фр.).]

— Хорошо. Пусть замужем. Тогда… — Я постарался мечтательно улыбнуться. — Тогда я — если бы, разумеется, верил в ее любовь — украл бы ее у этого un brave homme.

— Украл? — Княгиня засмеялась.

— А почему нет? Я молод, жизнь во мне крепка. Доходы мои с имения меньше годового жалованья министра или сенатора, но если вести жизнь умеренную, тихую и нравственную, на них вполне можно просуществовать в любой части света. За исключением, конечно, Петербурга, где в неделю останешься нищим. Но ведь не в Петербург везти избранницу сердца!..

— А дальше? Ведь вы молоды, вам нужно общество, вы хотите прославиться…

— Я?! Помилуйте! Если бы мне была дарована та именно подруга, которой я в самом деле мог бы вверить свою душу, — что мне до всей этой мишуры? — Я говорил намеренно так, чтобы речь моя могла быть понята и как косвенное признание и в то же время — как насмешка над собственной моей мечтательностью.

— Забавно! — она усмехнулась. — И вы не станете горько сожалеть о загубленной молодости, об увлечении, лишившем вас всех удовольствий? Ведь с вашей избранницей вам можно будет появляться лишь в узком кругу близких лиц, которые согласятся принимать это несчастное существо! А ваши родители, братья, сестры? Неужели они смирятся с тем, что вместо ожидаемой блестящей партии вы выбрали женщину, отныне и вовеки презираемую светом? Не лишат ли они вас доли при разделе имения? Ведь вы не делили еще имения? — Она говорила как-то уж слишком серьезно. — А законы? Разве вас не будут преследовать? Вряд ли супруг моей героини согласится с такой пропажей? Вас станут разыскивать и, разумеется, обнаружат! Нет! Cela n'est que du roman [Все это слишком похоже на роман (фр.).], как у Констана.

— Жизнь похожа на роман. В конце концов, сколь ни дорого отечество, если его законы осуждают предмет моей любви, всегда отыщется уголок земли, где оскорбленное сердце утешится. И, как говорила другая героиня, не ваша: dahin, dahin! [Туда, туда! (нем.).] — Я не менял своего иронически-элегического тона.

— Да! — отвечала она в лад мне. — Dahin! dahin! В Сабинские горы. Разводить огород и ставить пугала, чтобы птицы не поклевали урожай! Заманчивое предложение для влюбленного сердца…

С минуту мы молчали. — Долгим, задумчивым, печальным взором посмотрела она мне в глаза. Мой взгляд тоже сделался печален и задумчив, однако я был спокоен. Я чувствовал уже точно, что она не любит меня, и понимал, что наше свидание в беседке останется в моей памяти единственным свидетельством моей любви к ней. Мне было грустно.

Раскаты грома отдалялись от беседки, но дождь еще лил. В воздухе распространялась сырость. Мне становилось холодно. Нечаянно наши лица сблизились, ее мягкие прекрасные руки обвились вокруг моей шеи, и поцелуй этот, медленный, томный и вместе какой-то стыдливый, был столь долог и напоен таким сладострастным пламенем, что душа моя помутилась. Когда я очнулся, княгиня стояла возле выхода из беседки, опершись рукою на один из столбиков, поддерживающих крышу, и смотрела на плющ невидящим и немигающим взором. Я вскочил со скамьи, но она рукой остановила меня.

— Довольно! — сказал она решительно и гневно. — Я не отца простого дочь простая. Вы забываетесь, сударь! — Каждое слово окатывало меня холодом. — К несчастью, не дочь простая… Нет! Довольно! Оставьте! — Холодно и зло говорила она. — Да, я порочная женщина. Да, вы прекрасно знаете это, но я не позволю вам… — И вдруг она судорожно закрыла глаза рукой и, опустившись на скамью, зарыдала.

— Боже мой! — Все перевернулось во мне. Я бросился к ее ногам. — Боже мой! — вскричал я, сжимая ее ладони в своих и покрывая поцелуями; она не отнимала своих рук, и слезы катились по ее щекам. — Боже мой! Да если бы я был не я, если бы вы были свободны, если бы князь был вашим отцом, я немедленно, сейчас же, здесь же просил бы вашей руки. — Я дрожал всем телом. Мягко освободила она правую руку и ласково провела ею по моей голове.

— Нет, — вымолвила она, — я порочная женщина! Я знаю это. — И слезы покатились новым дождем. Никогда в жизни я не видел более прекрасных глаз. Глубокие и страдающие, они были неизъяснимо прекрасны. Я был готов в ту минуту на все, что она скажет. — И вы не стали бы просить моей руки… — Она прикрыла глаза, затем сказала с жаром: — Да, я люблю вас так, как не любила никогда ваша поселяночка! Но вы, вы не любите меня! Вы сами сказали, что вам довольно наслаждаться грибным дождем в летний полдень, лишь бы это наслаждение не усиливало вашего одиночества! Ну и наслаждайтесь! Как вы сказали? Двойственно? Только не со мной! Оставьте меня! Встаньте, придите в себя! У вас еще все впереди, и не надо обманываться. Вы меня никогда не любили! — Она резко отодвинулась в глубь скамьи и скрестила руки на груди. Я едва не опрокинулся от ее быстрого движения.

— Я?! Не любил вас?! В тот миг, как я увидел вас, я понял, что сердце мое разбито! Я наслаждаюсь вашим голосом, взорами, движениями! Только приличия света вынуждали меня молчать до сей поры!.. — Я нес весь этот любовный вздор, и веря и не веря себе. Голова моя кружилась.

— Вы… вы в самом деле любите меня? — с тоской спросила она. Каждое слово давалось ей с видимым трудом. — Ежели… вы не обманываетесь, обещайте… помнить меня. Всегда… Обещайте… Когда я буду молить вас о помощи, вы протянете мне руку? вы не отвернетесь? не презрите меня?.. — Я буквально осязал, как ее печаль волнами переливается в меня. Жгущая душу жалость к ней завладевала мною. — Обещайте ж мне быть моим ангелом-хранителем… Я прошу вас… — И дальше она стала называть меня теми исполненными неги и пламени словами, которые незачем предавать бумаге, ибо смысл их, всем известный, сохраняется только в подобные минуты.

— Да! — клялся я в безумии! — Да! Я! Я буду вашим хранителем! Я буду целовать ваши следы! Я хочу поминутно видеть вас, слышать вас… — В такие мгновения и обычно-то не вполне отдаешь себе отчет в своих заверениях, а на меня нашло просто какое-то помрачение: ни перед кем я не изливал столь словоохотливо свою пылкость, никогда до такой степени не терял себя.