Читать интересную книгу Боратынский - А Песков

* * *

Душа моя Муханов. Спасибо за письма, но отвечать буду после: мочи нет от радости. Два только слова о деле. Мне нужно для вступления в Петербург кое-что, и вот список:

Темляк. Шифр рублей в 100 серебр. Репеек. Кишкеты серебр. Эполеты с вышитым № 23-й дивизии, голубые.

Денег у меня теперь нет, а это составляет рублей 200. Ежели ты можешь купить мне все это на свои и прислать в Роченсальм, много меня обяжешь. Ежели же у тебя деньги лишние не случатся, то сделай милость, потрудись доставить приложенную здесь записку дяде моему: он тотчас даст тебе оные. Впрочем, только мы выйдем в Петербург, т. е. 10-го июня, я возвращу тебе что ты издержишь, и, если можно, старика не беспокой.

Прощай. Весь твой

Боратынский.

Бери это все на казенной фабрике.

* * *

О свобода! Звук этого слова *Способен исторгнуть слезы счастья!Почти сладострастный, голос ееИсполняет грудь трепетом,И душа готова обнять всю дальПростирающихся пред взором пространств.Воздух, весенний и чистый врывается в тело,Делая его легким и упругим;Улыбка сама движется на устах,А глаза источают светлые лучи!Конечно, кто говорит! конечно,Остаются еще сотни обстоятельств,От которых зависит в будущем все…По-прежнему, что спорить! по-прежнемуТягчат душу неизбывные печали,Навсегда погруженные в ее глубины.

* Отрывки из анонимной оды на счастие.

Как и всегда, увы! как и всегда Всепроницающая и всеуничтожающая мысль Будет выжигать из сердца все живое, Ледяным хладом мертвить всякое упование. Но не сейчас! Молю с тоскою, Только не сейчас. Пусть после, но не ныне Я скажу сам себе, что нет в жизни воли, Способной порвать цепь обязанностей, Что судьба накладывает узы На ничтожнейшие сердечные прихоти, Что любовь делает человека рабом Превращая его в заботливую машину, Что дом, построенный собственными руками, — Это не только спасительный приют, но и тюрьма. Пусть после, когда волосы мои побелеют, Когда укрывшись от невзгод в тихий свой дом, Поставленный на пологом холме среди сосен, Я буду возделывать свой сад и повторять Вослед мудрецам, что ближнее поле заменяет мне мир И что идиллия не терпит свободы воли, Зная только возврат из странствий далеких По равнодушной чужбине в угол Чистых трудов и нег средь высоких Сосен да меж огородных пугал. Пусть после, когда я захочу сказать — Не втихомолку, а вслух — свое свободное слово, Я увижу перед собой холодно-серые, Цвета гранитной набережной Невы, Глаза соглядатая за моей нравственностью, Облеченного важными полномочиями. Он процитирует: "Свобода есть позволение И навык памяти о твоей неволе". А от себя добавит: "Свобода без ограничений Есть крайность, разврат и цинизм".

Что нужды до невежд и глупцов из будущего! Что нужды до всего вообще, когда сейчас -

С

В

О

Б

О

Д

А

!

Да, справедливее было бы написать: СВОБОДА СВОБОДА

Ибо из плюса и минуса и их воплощений — Креста и пути — состоит бытие… О свобода! Как в лес зеленый из тусклой тюрьмы, Как от вековых суровых финских гранитов В благоуханную степь дивно перенесенный, Счастлив, кто мог, дыша полной грудью, сказать: "Что с нею, что с моей душой? с ручьем она ручей И с птичкой птичка! с ним журчит, летает в небе с ней! Зачем так радует ее и солнце и весна! Ликует ли, как дочь стихий, на пире их она? Что нужды! счастлив, кто на нем забвенье мысли пьет, Кого далеко он нее он, дивный, унесет!"

* * *

15 мая

Спасибо, Путятушка, за присланные письма и особенно за твое собственное… Скажу тебе между прочим, что я уже щеголяю в нейшлотском мундире: это довольно приятно; но вот что мне не по нутру — хожу всякий день на ученье и через два дня в караул. Не рожден я для службы царской. Когда подумаю о Петербурге, меня трясет лихорадка. Нет худа без добра и нет добра без худа. Скажи, ежели можешь, Магдалине, что я сердечно признателен за ее участие. Она не покидает моего воображения. Напиши мне, какую роль играет Мефистофелес и каково тебе {23}. Я часто переношусь мыслями в ваш круг; но, может быть, он уже не похож на круг мне прежде знакомый. Мы скоро выступаем в поход: адресуй мне свои письма либо на имя Муханова, либо на имя барона Дельвига в импер. библиотеку. Прощай, душа моя, обнимаю тебя от всего сердца. — Е.Боратынский.

* * *

Итак, он был свободен, но шею сжимали воротнички, а горло давили пуговицы мундира. Итак, он возвратился к жизни, но теперь должен был ступать вместо Пинда на развод без всяких метафор, а на самом деле. Почему свобода и счастье выдаются нам под такие проценты?

20-го мая Нейшлотский полк выступил из своих финляндских квартир, и 8-го июня вошел в Парголово.

10-го июня Боратынский был в Петербурге:

Дельвиг. Муханов. Александр Иванович Тургенев. Жуковский. Плетнев. Левушка Пушкин. Светлана. Козлов. Кюхельбекер (не виделись с сентября 821-го), Языков (бегло и коротко), Вяземский (впрочем, с Вяземским он вряд ли успел познакомиться: тот мелькнул проездом в Ревель только на две недели).

Новости: Александр Иванович уезжает за границу; Муханов выходит в отставку; Дельвиг женится на Софи Салтыковой — девятнадцатилетней дочери отставного московского полковника, язвительного французомана и угрюмого ипохондрика. Михайло Александрович Салтыков ныне в Петербурге и в приятнейшем расположении духа. Дельвиг убаюкал его до того, что в июле готовятся играть свадьбу и ищут уж модные кольца. Софи влюбилась в Дельвига безоглядно — как дитя: "С Дельвигом я забываю все мои горести, мы даже часто смеемся вместе с ним. Как я люблю его!.. Боратынский здесь, Антон Антонович с ним очень дружен и привез его к нам; это очаровательный молодой человек, мы очень скоро познакомились, он был три раза у нас и можно было бы сказать, что я его знаю уже годы. Он и Жуковский будут шаферами у моего Антоши…"

Дельвиг упоен. Откуда ему знать, что судьба дурачит его и что большую часть своей жизни его невеста проживет не с ним, а с вторым своим мужем, под фамилией Боратынских, в Маре? Может быть, он и знает, что эта Софи — юное и повторное воплощение той Софи, которая жизнью земною играла, как младенец игрушкой, знает, что все, так неизбывно манящее нас в любви, затем, в семейной жизни станет невыносимой тяготой. Может быть, и знает. Но не может он образумиться. Ему некогда ждать. Он торопится: времени жить у него в обрез — пять с половиной лет.

А она и подавно ничего о себе не знает, потому что ей девятнадцать, и любила она всего раз в своей короткой жизни — Каховского (его через год повесят на кронверке Петропавловки), а теперь любит Дельвига. "Это чистая привязанность, спокойная, восхитительная, что-то неземное", — мечтается ей ныне, а через шесть лет, в такую же летнюю пору, она будет украдена — в прямом смысле слова — Сержем Боратынским, который увезет ее в Мару, где быстро обвенчается с ней, чтобы его дочь родилась в браке. Потом у Сергея Абрамовича и Софии Михайловны родятся еще дети, и все они будут жить почти безвыездно в Марской степи. Там, в Маре, София Михайловна скончается в 1888-м году, на двадцать лет пережив супруга. А Михайло Александрович Салтыков, не выносивший никогда Сержа Боратынского (взаимно), до смерти не простит дочери этого брака, хотя и благословит в конце концов.

И сейчас, в июле 825-го, Михайло Александрович, вдруг чуя смущенно своей желчной душой неладное в будущей жизни дочери, брезгливо говорит, что передумал отдавать Софи за Дельвига. Он в ипохондрии, Дельвиг в тоске. Чем мог утешить его Боратынский, когда, быть может, на его-то челе Салтыков и увидел отражение облика его младшего братца?

Пока Дельвиг унывал, Боратынскому стало не до Сониньки Салтыковой, ибо в Петербург явилась Магдалина ("Спешу к ней… и хотя я знаю, что опасно и глядеть на нее, и ее слушать…"). Кажется, он был с нею на петергофском празднике 22-го июля… Но довольно о ней…

11-го августа, утром, Нейшлотский полк выступил из Петербурга на зимние квартиры. Обстоятельства Боратынского были не вполне определенны. Маменька Александра Федоровна, видимо, тревожила его душу. Он не написал ей из Петербурга ни строчки, теперь он должен был брать отпуск и ехать к ней. Думаем, что этого-то как раз ему совершенно не хотелось сейчас делать.

Ибо кому из нас не рисовалась жизнь светлая, просторная и свободная — та новая жизнь, что предстает нам, когда долго томившая болезнь, наконец, отступает; или когда, свершив некий долгий труд, мы смотрим на свое деяние, еще не вполне веря, что все сделано; или когда умер тиран? Эта жизнь наполнена светом и чиста, ибо на деле она не жизнь, а мечта, которая и не может быть использована в прикладном смысле, ибо слишком легка по самой своей мечтательной природе, и, если бы она существовала, мы сгорели бы в чистом пламени ее, как мотыльки.