Читать интересную книгу Боратынский - А Песков

Узнав о перемене места, все в Петербурге, хлопотавшие о нем, с облегчением вздохнули, ибо, как ни был солдатоват Закревский, он был un brave homme [Славный малый (фр.).] и на свой лад честный человек. И теперь, когда Закревский убедится воочию в том, что такое Боратынский, он, и без напоминаний Дениса, сам возьмется за дело.

Но, видимо, первое, что сказал Закревский Боратынскому в Гельзингфорсе, — надо подождать до нового года: в январе он будет в Петербурге и на словах скажет государю о деле — иначе ничего не выйдет. Ему государь верит.

"Арсений Андреевич прав, желая повременить представлением; настоящая тому причина решительна. На последней докладной записке обо мне рукою милостивого монарха было отмечено так: не представлять впредь до повеления. Вот почему я и не был представлен в Петербурге. Вы видите, что после такого решения Арсений Андреевич иначе как на словах не может обо мне ходатайствовать и что он подвергается почти верному отказу, если войдет с письменным представлением. Едва ли не лучше подождать, два месяца пройдут неприметно, а я привык уже к терпению".

* * *

Он поселился, должно быть, вместе с Путятой. Собственно, тут они только и познакомились, а прежде Боратынский даже не знал, как Путяту зовут.

Они познакомились и сошлись навсегда. ("…Помнишь ли, любезный друг, те суровые, вековые граниты, омываемые свинцовыми валами… где провел ты многие годы молодости, где в первый раз мы встретились с тобою? — И как тебе забыть их! Впечатления, произведенные ими, мысли и чувства, волновавшие твою душу, сохранились в твоих звучных песнях и для тебя и для других; с ними сроднились и мои бесплодные воспоминания. Помнишь ли, как часто, среди сих мрачных картин угрюмой природы, пламенное воображение твое увлекалось в страны благословенного, роскошного Юга? Подобно первобытным сынам сих грозных скал, вслед за их могучими тенями, наши помыслы и желания стремились к той же цели, к тем же местам. Берега Дуная, Царьград, Греция, возрождавшаяся из пепла, были беспрестанными предметами наших разговоров…" — так вспоминал Путята через пять лет.)

Те два месяца, которые Петербург приходил в себя после гибельного ноябрьского наводнения, в Гельзингфорсе пронеслись незаметно. Тихая поначалу и отчасти, видимо, уединенная жизнь Боратынского в обществе Путяты и другого адъютанта — Муханова чем далее, тем более наполнялась новыми звуками и новыми лицами, а после Рождества, когда Гельзингфорс закружился в балах, и голова его тоже закружилась.

Отчасти, разумеется, закружилась. Ибо он обычно помнил, что сердечные порывы должно поверять сначала разуму и потом только допускать в остальную душу. Она придет! к ее устам Прижмусь устами я моими; Приют укромный будет нам Под сими вязами густыми! Волненьем страстным я томим; Но близ любезной укротим Желаний пылких нетерпенье: Мы ими счастию вредим И сокращаем наслажденье.

О мечты! Где вечная к вам рифма ТЫ?

…Потому что когда он сравнивал ту и эту, ясно было, что между той и между этой стоят в ближайшем ряду оба его гельзингфорских друга, а там — далее, сколько их? Мефистофелес, этот смазливый барончик, тот шведский граф… Дело не в ревности — смешно было бы о том говорить! Дело в любви.

Потому, что, когда из двухсот претендентов — сто влюблены в ту, а сто в эту, и из каждой сотни лучшая половина влюблена не на сегодняшний только бал, а навсегда, говорить ли о соперничестве?

Приятели его принадлежали к лучшим половинам и были влюблены смертельно: Муханов — в Аврору, Путята — в Магдалину. 1825

Сегодня бал, а завтра будет два этим Гельзингфорс генваря 825-го года почти не отличался от Москвы и Петербурга; хотя, конечно, завтра будет два — это гипербола.

"Вечером был у нас званый бал;… всех было до 150… Разъехались в 5-ом часу пополуночи". — "Вечером был у нас бал, на коем было до 200 человек гостей и продолжался оный до 4 часов пополуночи". — "200 человек пляшут у Генерала…" "И даже сидя за письменным столом я все еще слышу звуки инструментов… На днях был танцевальный вечер у Генерала, потом, на следующий день, в пятницу, вечер у мадам Рихтер, сегодня, как я уже говорил, у мадам Валлен, а в этот вторник мадам Закревская обещала, что генерал-губернатор проведет вечер у нас". — "Хочу только, чтоб здоровья хватило".

Общество здесь иное, чем у нас где-нибудь в провинции, ибо Финляндия — не губерния, а хотя почти российская, но страна, и Гельзингфорс хотя недавняя, но столица этой страны. Время здесь идет по-иному, ибо отсчет по двум календарям: нашему и европейскому, обгоняющему наш на 12 дней. Здесь штаб Финляндского Отдельного корпуса, состоящий наполовину из шведов. Здесь двор командира корпуса — финляндского генерал-губернатора. Здесь, наконец, Финляндский сенат, состоящий из шведов. Штаб корпуса и двор Закревского переполнен молодыми офицерами из лучших русских и шведских фамилий. У сенаторов и сенатских служащих, разумеется, прелестнейшие дочери.

Словом, хватило б здоровья и денег. — Деньги были. Хуже другое — генварские балы в Гельзингфорсе были последними: генерал Закревский выходил в отставку.

* * *

Вот и новый год, любезный Козлов; желаю, чтобы он был счастлив для вас и исполнен прекрасными вдохновениями. Я получил вашего "Чернеца", прочитал его с невыразимым чувством, многие места глубоко тронули меня…

Мне совестно говорить после "Чернеца" об "Эде", но, хорошо или плохо, а я довершил свое маранье. Кажется, меня ввело в заблуждение собственное тщеславие: я не пожелал итти проторенным путем, не пожелал подражать ни Байрону, ни Пушкину, увлекся прозаическими подробностями, стараясь перелагать их стихами, и в итоге получилась только рифмованная проза. Словом, желая — стать самобытным, я оказался лишь странным…

Дела мои идут все хуже. Будучи в Петербурге, вы знаете, что мой нынешний покровитель выходит в отставку. Итак, мое производство откладывается не менее, чем на год…

Прощайте, любезнейший друг…

Ваш Е. Боратынский.

* * *

В таком состоянии духа от невзгод жизни спасти может только безответная любовь, а лучше — жгучая, болезненная и мучительная страсть, чтоб нашелся заряд для стихов.

Выбор был.

* * *

Шернваль — по-шведски звезда. Аврора на всех языках — заря. 16-летняя Аврора Шернваль была дочерью покойного выборгского губернатора Шернваля и падчерицей г-на Валлена, главного прокурора Финляндии. В ту зиму ее впервые вывезли в свет, и она была прекрасна. Поэтому увидеть ее можно только влюбленными глазами. Из журнала Александра Муханова.

9(21) Окт. Четверг. 1824. Гельзингфорс. — Вечер провел наедине с генералом; в других комнатах Мессалина угощала гостей своих les Vallens, les Lйvanders и жену Армфельда. Изредка выходил я посмотреть на игры. Аврора нынче была бесподобна; смотря на ее снежные грудь и шею, думая о простоте ее нрава и воспитания, я подумал также и о призраках счастия, за которыми, неутомимо бегая, мы не видим существующих наслаждений настоящего под носом… Все уехали; комнаты были освещены — двери настежь отворены, все ушли к генералу, и я сидел один, протекая мыслию прошедшее; воспоминания прошедших радостей и пламенных восторгов проходили мимо меня толпами. Сердце ныне уже не так сильно бьется, череп не раскаливается и не дымится, и хладная существенность налагает на них кандалы ступеней опытности… Долго не мог заснуть я…

1825-й год. Гельзингфорс. 1(13) Генваря. — …Во время ужина не отхожу ни минуты прочь от Авроры; она хороша, как бог; дышу ей одною и радостно встречаю новый год. Мефистофелес в ссоре с Мессалиной. Я счастлив Авророю до бесконечности; провожаю ее до кареты; сладко прощаемся…

3-е (15-е). — Утро проходит в хлопотах… Зан… сказывает мне, что едет за Авророю кататься с ней в санях. Иду на угол Ma… дома, хожу там взад и вперед, рвусь от нетерпения. Едут!.. становлюсь за сани, за коими уже стоит брат. Едем в Свеаборг; счастье мое продолжается; я от него задыхаюсь!!… Объезжаем крепость, возвращаемся в город, который тоже мигом облетаем. Дорогой, еще по заливу, кучер останавливается, оправляет что-то у лошади; я пользуюсь этим временем и умоляю Аврору не позабыть меня и в доказательство чувств своих пожертвовать мне смазливым барончиком. Страстные взгляды с несколькью нежных упреков заверяют мне счастье на вечер… Вечером барон уничтожен; а я счастлив как нельзя более. Я не танцую с нею, по обыкновению, попури; во время оного она выбирает барона; ревность меня поджигает — я раскаливаюсь. В шведской кадрили примиряемся… меня терзает не горе, а избыток счастья, которым не с кем поделиться. Провожаю брата до дома. Полупьяный брожу я по улицам; вода по колено. Возвращаюсь домой, иду снова с Путятой и с Баратынским.

* * *

Боратынский отчасти дразнил его впоследствии: Что скажет другу своему Любовник пламенной Авроры? Сияли ль счастием ему Ее застенчивые взоры? Любви заботою полна, Огнем очей, ланит пыланьем И персей томных волнованьем Была ль прямой зарей она, Иль только северным сияньем?