Здесь живут беженцы-латыши, которых загнали сюда из родных мест военные невзгоды, — нищие люди, которым нечего спасать, кроме своей чудом уцелевшей жизни. Зарывшись в лесные вырубки, как кроты, они не замечают времени, не видят, как по утрам сверкают в лучах солнца стройные осины, густые ели и кедры. Нет! Солнце и осинки — для тех, кто утром может дольше поспать, кто утреннюю росу знает только по рассказам; рабочему человеку дайте хорошую мотыгу, которой можно поднять целину, и немножко свинины на обед — тогда жизнь станет полноценной. Новоселы должны быть практичными, иначе его величество голод может оказать земледельцу честь, посетив его бревенчатую лачугу. Дымите гнилушками, зажигайте большие костры, и чаща зазвенит разными голосами, а за окнами защелкает соловей и над гаснущими кострами закружатся ночные бабочки и летучие мыши, — только и тогда вы, незаметные дневные труженики, не прислушивайтесь к звукам тайги, не поддавайтесь чарам природы, не смотрите вверх, где над вершинами векового леса мерцают миллионы миров; если вы это сделаете, ваши жизненные устои основательно пошатнутся и даже может случиться, что вы на несколько дней забудете своего непрошенного гостя, который, однако, вас не забудет.
Единственный, кто может отдаваться этим ночным чарам, — человек, которому принадлежит высокий, обшитый тесом дом на опушке леса у большой дороги. Во дворе у него две собаки, одна из них привязана на цепь возле дверей амбара. Люди болтают, что за этими дверьми висят две большие копченые свиные туши с салом в брусок толщиной. К каждому обеду здесь отрезают кусок такой величины, что его хватило бы на неделю семье любого из новоселов. Но это только незначительная подробность жирного великолепия, царящего там, на опушке. Лес здесь так основательно выкорчеван, что вокруг дома раскинулись тучные покосы, зеленеют широкие поля картофеля, а на косогоре, залитом солнцем, стройными рядами, как солдаты, стоят ульи. Пятнадцать упитанных коров с трудом носят свое вымя, и спины трех сытых лошадей лоснятся, как смазанные жиром. Что уж говорить о Крусе… Это человек, который может все. Он царит над вырубками и лачугами, как некоронованный король, и не найти в тайге человека, который не имел бы каких-нибудь расчетов с Крусой, ибо он не только зажиточный, но и услужливый человек, и хотя эта услужливость требует своих процентов, все же хорошо, что есть кто-то, кому можно эти проценты платить. Когда среди зимы твоим зубам не хватает работы, достаточно пойти к Крусе и откровенно рассказать ему о своей нужде. Сейчас же откроется дверь амбара и будет отрезан кусок мяса, а в мешочек насыплют гарнец картофеля.
«Нужно в сенокос прийти с женой или сыном отработать три дня, и будем в расчете…» — говорит хозяин. И если даже во время сенокоса твой труд будет стоить вчетверо дороже, все равно ты успокоен сознанием, что стучал и тебе отворили. И твоим зубам опять найдется работа…
Да, Круса — золотой человек. Это общее мнение.
Совсем один забрался сюда, в таежную чащу, бедняк Антон Лапа, так далеко от всех остальных, что до его вырубки не долетает ни звука из жилищ других беженцев. Мимо него не проходит дорога, и пробраться к его лачуге можно только по узкой извилистой тропинке, ведущей сквозь заросли рябины и калинника, через гнилые стволы поваленных деревьев. Некоторые стволы Лапа оттащил в сторону, и знающий дорогу внимательный всадник может проехать на его вырубку верхом. Лапа приехал сюда последним, когда все земельные участки уже были заняты, а те, которые оставались свободными, никому не годились — на них рос слишком густой лес, высились скалы и было много оврагов, — такие места не имело смысла расчищать.
Лапа отыскал этот укромный угол. Здесь протекала маленькая речушка и лежала широкая ложбина с кое-каким покосом. Нужно было только выкорчевать один-другой пень, оттащить в сторону ствол упавшего дерева и смело пускать в ход косу. Один из горных склонов оказался подходящим для посадки картофеля — следовало только поднять целину и разрыхлить землю.
Каждое утро с первыми лучами солнца два человека начинали свою работу с мотыгами и лопатами в руках. Один из них — человек еще не старый, лет сорока пяти, среднего роста, сухопарый и мускулистый, с худощавым серьезным лицом, заросшим темной щетиной. Острая мотыга легко подымалась и опускалась в его руках.
Другой — совсем молодой парень, лет семнадцати, — почти одного роста с отцом; хотя ему нелегко было расправляться с корневищами осин, он старался этого не показывать. Лоб и шея покрывались каплями пота, а напряженное от усилий лицо становилось мрачным, почти злым. Одежду обоих составляли штаны из мешковины, синие рубашки и постолы. Голову отца покрывала маленькая зеленая шляпа, какие прежде имели обыкновение носить охотники. На голове парня была мятая кепка.
Нужно сказать, что они оказались самыми бедными из всех здешних бедняков, когда в середине суровой зимы появились в этих местах, — они оба и жена Лапы Паулина. В то время как все другие беженцы уже имели бревенчатые лачуги, в которых можно было укрыться от сибирской зимы, и по пуре картошки — не говоря уже о тех счастливцах, которые обзавелись своими дойными коровами, — они приехали из степи на подводе какого-то крестьянина со своими немногочисленными пожитками и поселились здесь. Сын Карл поставил силки на зайцев, и вскоре можно было есть мясо.
Весною они построили в лесу лачугу и начали делать то же, что и остальные: поднимали целину, корчевали пни и жили. Они были самыми бедными, но, кроме того, еще и неудачниками. У лошади, которую Лапа привел из соседней деревни, выменяв ее на свою шубу, вздуло живот, и она пала. Картофель начал гнить еще в земле, и вторая зима пришла к ним с такой же нуждой и разорением, как первая. Карл опять ловил силками зайцев, и хотя Паулина морщилась и ее мутило от «давленого» мяса, все же голод был сильнее отвращения. В конце концов она привыкла к мясу удавленных зайцев. Но теперь у них стало не так плохо. Опять наступала весна… может быть, нынче картофель вырастет. Через два месяца должна в первый раз отелиться Буренка, полученная Лапой в прошлую зиму в соседней деревне за двухмесячную работу. Нет, нм совсем не так плохо. Особенно, если вспомнить о первой проведенной здесь зиме, когда у них не было своей лачуги. Как они мерзли во временной норе-землянке! Ветер наметал снег в дверные щели, и иногда они просыпались утром почти занесенные снегом.
Еще только месяца два, и у них будет молоко. Изредка можно будет и масло сбить. Тогда они заживут не хуже других беженцев. В жизни ведь столько всяких возможностей — нужно только немного потерпеть.
2
Солнце уже поднялось над вершинами деревьев и широко, самодовольно улыбалось всему миру. И почему бы ему не улыбаться! Оно не настолько глупо, чтобы не понимать, как драгоценны его лучи для обитателей земли. Каждому оно уделяет частичку своих щедрот, никто не обижен. Только пусть люди не думают, что и они нужны солнцу. Мет, нет! Оно знает, что жизнь зарождается от него, — отсюда эта широкая, самодовольная улыбка.
Дымясь, горят сложенные в костры гнилушки и корни. Шагов на двадцать в обе стороны поднят большой кусок целины. В черном дерне лениво извиваются дождевые черви, и весь этот сырой кусок земли, эта крошечная рана на ее теле жирно блестит. У лачуги тоже разложен костер. Паулина снимает котелок с огня и выносит посуду. Это еще цветущая женщина, хотя у нее почти взрослый сын. Недоедание и нужда не стерли румянца с ее круглых щек. У нее высокая грудь, и, когда она идет, ее сильные бедра покачиваются.
Многие считают ее красивой женщиной, и этот одинокий, заброшенный лесной уголок не место для такого существа, как Паулина Лапа.
Посуда — жестяные чашки и самодельные деревянные ложки вынесены из дому и размещены на траве, рядом с караваем хлеба. Паулина, сложив ладони рупором, зовет мужчин:
— Ау! Идите завтракать!
Рот ее полон белых зубов. Паулине, вероятно, не больше тридцати пяти лет — она много моложе своего мужа.
Мужчины выпрямляют согнутые спины, оставляют мотыги и шагают к лачуге. Они выпивают по кружке кваса, хранящегося в глиняном горшке. Завтрак состоит из вареной картошки, жидкой мучной подливки и маленького кусочка мяса каждому. Они берут свои чашки, обмакивают картофелины в подливку и откусывают по крохотному кусочку мяса. Не хочется съедать все сразу — лучше так, по маленькой крошке, тогда приятный вкус мяса дольше держится во рту и в конце концов создается впечатление, что все время ешь только мясо. Да, во всем нужна сноровка, и тогда даже из ничтожного пустяка можно извлечь подлинное наслаждение. Разумеется, нужна и некоторая доля воображения, а чтобы его подогреть, начинаются разговоры о будущем. Главное место в этих разговорах отводится Буренке, которая через два месяца отелится.