— Большие огорчения предстоят, — ответил Ояр. — За май первое место в соревновании достанется не нам. Понимаешь ты, что это значит? Целый год шли впереди всех, и вдруг какой-то заурядный завод начинает тебя нагонять, становится рядом, и — смотришь — обогнал? За все трудные послевоенные годы никто не мог с нами равняться, а теперь, когда все в порядке и остается только производить да производить, — нам начинают угрожать. Ты послушай, что получается. Себестоимость мы снизили, производительность труда за последние пять месяцев подняли на восемь процентов, есть у нас хорошие показатели и по экономии сырья. А что касается дотаций, то мы хозяйничаем без них целый год. Все как будто в порядке, а все-таки не в порядке.
— Все ясно, Ояр. — Акментынь улыбнулся и провел рукой по своим роскошным усам. — Постоянные успехи вскружили вам немного голову, и вы стали работать хуже.
— Ошибаешься, Криш. Работаем мы не хуже прежнего, но другие стали работать лучше нас, вот в чем вся штука. Слабые понабрались сил и сноровки, отстающие догнали ведущих. Выходит, надо работать еще лучше, чем до сих пор, чтобы удержать первое место. Теперь с каждым днем все труднее будет удержаться впереди.
— Ты уж завидуешь чужим успехам?
— Да нет, я им очень рад, приятнее чувствовать рядом сильных товарищей, а не каких-то дохляков. Но беспокойство они мне доставляют. Теперь дальше: мы обязались выполнить пятилетку в четыре года. Но, если в Латвии хоть одно предприятие выполнит пятилетку на месяц раньше «Новой коммуны», нам будет обидно. Верно, Курмит?
— Не так уж страшно. Если с сырьем не будет задержки, мы свое слово сдержим. Шума подымать пока не надо, но в будущем году к Октябрьской годовщине мы все-таки отрапортуем партии и правительству.
— Оптимист ты, как я на тебя погляжу.
— А ты что, в пессимисты записался?
На следующий день, когда к Ояру пришли в гости Петер Спаре с Аустрой, Акментынь убедился, что Петера мучает та же благородная тревога, которая не давала покоя Ояру. «Но если они считают, что только в Риге об этом думают, то весьма ошибаются. Пусть приедут к нам в Лиепаю и посмотрят…» Акментынь был себе на уме и подробно по этому вопросу не высказывался, но был твердо уверен, что к концу пятилетки Лиепая тоже кое-что подготовит!
Вечером они собирались всей компанией пойти в оперу, а утром в понедельник надо было отправить Акментыней (Валерия они тоже привезли) на Взморье. Ояр отдал в их распоряжение свою маленькую дачу в Булдури: сам он и Рута ездили туда только по воскресеньям.
Марина уже бойко говорила по-латышски, а ее Валерий был такой хитрый, что с матерью разговаривал только по-русски, а с отцом — по-латышски. Аустре это очень понравилось.
— Если бы мы своего Густыня с самого начала стали учить русскому языку, он бы давно говорил. И в школе ему было бы легче, чем другим детям.
— Еще не поздно, — сказал Петер. — Пусть чаще играет с русскими детьми. За играми и научится.
Акментынь слушал такие разговоры и еще больше гордился сыном. Вот это мальчуган… у кого еще такой?
Он забывал, что то же самое думают про своего ребенка каждый отец и каждая мать.
После обеда к Ояру и Руте пришли еще два гостя — Имант Селис и Юрка Курмит. Юрка недавно кончил ремесленное училище столяром-краснодеревщиком. Он уже работал на мебельной фабрике. В последнее время молодой мастер все свободные вечера готовил подарок Ояру и сегодня торжественно поднес его своему бывшему командиру: это был прекрасный письменный прибор с чернильницами, пресс-папье, ручкой и стаканом для карандашей. Между чернильницами стояла резная деревянная фигура партизана. Автомат, ручные гранаты, даже внушительный кинжал на поясе — все было выполнено удивительно тонко.
«Командиру полка Ояру Спикеру на память от бывшего партизана Юриса Курмита».
Взволнованный Ояр обнял Юрку.
— Да ты, оказывается, художник, — сказал он. — Если ты так же работаешь над своими столами и стульями, твоя продукция скоро попадет в музей. Ты как находишь, Имант?
Иманту, конечно, было известно, сколько усилий стоил Юрке этот письменный прибор; не раз они совещались вдвоем о каждой детали, по поводу каждой мелочи и особенно о том, как лучше сделать фигуру партизана, чтобы она вышла как живая.
— Я думаю, так и будет, — уверенно ответил Имант. — Он уже сейчас готовит мебель для одного министерства. Когда научится работать еще лучше, может случиться, что его работы попадут даже в Кремль.
Юрка покраснел и стал задумчиво глядеть в потолок.
— А у тебя как дела, Имант? — спросил Ояр.
— Перешел на третий курс. Летом, наверно, отправлюсь в дальнее плавание… в океан.
— Что же, к будущему году штурманом дальнего плавания будешь?
— Если все пойдет хорошо.
Ояр долго глядел на молодых людей, потом с улыбкой обернулся к Петеру и Акментыню.
— Вы вот гордитесь своими сыновьями, а мне разве нечем гордиться? — сказал он. — Такой молодой и уже такие большие, славные сыновья! Партизаны ведь… Так кто же из нас богаче?
Обняв Иманта и Юрку, Ояр сел с ними на диван, и они долго говорили о прошлых днях, когда их домом был лес и великая борьба, беспощадная, полная трудностей и высокого вдохновения, заполняла каждое мгновенье их жизни. Там они росли, там учились побеждать, побеждать на каждом фронте, на каждом боевом участке, на который пошлет их советский народ, партия.
Они знали, что так всегда и будет.
Подобно глубокому, полноводному потоку, течет жизнь. Нет ей начала и не будет конца. Отмирает старое, возникает новое, все изменяется. И человек сегодня уже не тот, что вчера: тот, кто пытается остановить ход жизни, становится лишним, того она выбрасывает прочь, как ненужный обломок. Но Новый Человек — рожденный в бурях века, выросший и закаленный в грозных битвах, сильнее и умнее своих предшественников. Он идет под солнцем твердым шагом победителя и творца. Он знает смысл своего существования, знает, для чего живет, и, преисполненный силой убеждения, неотступно приближается к осуществлению самой великой и прекрасной мечты человечества — к коммунизму.
Советская Латвия… Какой маленькой, слабой была ты вчера и какой могучей ты стала сегодня, вступив в великую сплоченную семью братских советских народов! Там, где в крепостное время свистел кнут барского старосты и в дымных ригах звучали скорбные песни рабов, там сегодня царит свободный труд свободных людей — и они поют новую песню об исполнившихся чаяниях, и мысли их летят к великому городу, к сердцу Советской земли.
Много борьбы еще впереди, но борьба не страшит Нового Человека, ибо он знает — ничто не в силах задержать правду на пути ее неотвратимой победы; класс угнетателей и эксплуататоров обречен на гибель, не повернуть ему вспять колесо истории! Буря, которая недавно потрясла весь мир, еще раз доказала, что новое сильнее старого. Эта буря далеко разнесла семена новой правды — куда ни посмотришь, всюду поднимаются молодые всходы, и их не затоптать никаким мракобесам.
Потому и писатель, изображающий свою эпоху, не может сказать после того, как он поставил точку: «Здесь чему-то конец!» То, что мы иногда рассматриваем в жизни отдельного человека или всего народа как конец какого-то периода, не есть конец, — это лишь переход к чему-то новому, это лишь начало новой работы, — новой борьбы, новой эпохи.
1945–1948
Рассказы
Паулина Лапа
© Перевод М. Михалева
1
Над тайгой разгорается заря. Тонкие синие струйки дыма поднимаются навстречу ослепительным лучам солнца. Где-то в самой глубине чащи поют петухи. Солнечные лучи поблескивают золотом на стройных осинах, густых елях и кедрах. Темным морским простором раскинулась тайга. И в этом величавом спокойствии и молчании природы странной насмешкой звучит лай собаки.
Сквозь чащу пробивается узкая дорога. На ней сплетаются могучие корни деревьев, а по обеим сторонам, как изгородь, тянется непроходимый кустарник. Извиваясь зигзагами, дорога уходит в тайгу, и чем дальше, тем гуще становится кустарник, тем теснее запутываются корни. Справа и слева от дороги вдоль и поперек лежат поваленные ветром деревья. Время от времени от дороги ответвляется узкая тропинка. В конце каждой такой тропинки вы увидите небольшую поляну, маленькую вырубку, и построенную из круглого леса лачугу. Около лачуги гуляют куры, на солнце греется сонная собака, а на ближайшей лесной опушке пасется одна или две коровы. Такие полянки расположены на расстоянии четырехсот — пятисот шагов друг от друга, и в утренней тишине хорошо слышно, как хозяйка бранит корову, не желающую стоять смирно, когда ее доят.