— Это говорит в его пользу, — снисходительно заметил Лоренцо.
— А ты, я слышал, усыновил младенца, которого Джулиано прижил от любовницы? — улыбнулся Асканио.
— Кровь Медичи, — коротко обронил Лоренцо, и дальнейших разъяснений никому не потребовалось.
Наконец нас привели к роскошно вызолоченной резной двери. Родриго распахнул ее и пригласил войти. Мы увидели покои, более приличествующие королю: две спальни, разделенные посередине пышно убранной гостиной.
— Я пришлю вам обоим ванны и слуг, — любезно предложил Асканио Сфорца. — Они помогут вам выкупаться и смыть с тел дорожную пыль.
Распрекрасные покои, оказывается, таили в себе неожиданную для меня угрозу!
— Благодарю вас, кардинал Сфорца, — вымолвила я, стараясь не выказать волнения или замешательства, — но обычного умывального сосуда мне вполне достаточно. Принимать ванну мне противопоказано: от намокания состояние моей кожи ухудшается. А вот Лоренцо…
— Мне непременно пришлите ванну, — подхватил Il Magnifico. — А слуг не надо: мне поможет мой лекарь.
— Чудесно, — сказал Родриго и вместе с Асканио двинулся к выходу. — Перед ужином к вам пришлют посыльного. Во дворец уже прибыли савойский и миланский герцоги, и гонец недавно принес весть, что Максимилиан тоже скоро будет здесь. Французский король и вместе с ним Эдуард Английский прислали свои извинения.
— Людовик слишком стар для дальних поездок, — заметил Асканио.
— А Эдуард Английский чересчур тучен, — добавил Родриго. — Он известный обжора и распутник.
Кардиналы ушли. Лоренцо закрыл за ними дверь на запор и немедленно заключил меня в объятия.
— Скажи, мой лекарь, что мне делать с отростком между ног? Едва я услышал про распутство Эдуарда, как он сразу отвердел!
— Что ж, — томно улыбнулась я, — думаю, не помешает всесторонне его обследовать…
Едва солнце закатилось за Ватиканский холм, как за нами пришел слуга с приглашением пожаловать на ужин. Я не могла глаз оторвать от своего возлюбленного: таким ослепительным я не видела его с самых торжеств по случаю его помолвки. На этот раз Лоренцо облачился в черный бархатный колет с горностаевой отделкой и рукавами с прорезными буфами, подбитыми серебристого оттенка шелком и отороченными тончайшими кружевными оборками. Дополняли наряд отборные алмазы: крупные пряжки на обоих плечах, дорогие перстни и подвеска, в виде дождевых капель свисавшая с края черного бархатного берета. За годы нашего знакомства я привыкла видеть в Лоренцо пример скромности в одежде и манерах, но в этот вечер он преобразился в дерзкого, самоуверенного и чванного, словно павлин, правителя.
«Так и подобает, — подумала я. — Ему необходимо предстать перед новым понтификом во всем могуществе и роскоши».
Ради визита к Папе Лоренцо и меня заставил сделать послабление строгому костюму книжника. Он заказал для меня несколько изящных колетов и теперь с явным удовольствием помог мне одеться к ужину. Впервые увидев свои ноги затянутыми в чулки, я вздумала протестовать, сочтя такой вид неприемлемым, но Лоренцо уверил меня, что я, с какой стороны ни глянь, «мужчина хоть куда».
Нас проводили в обеденный зал, поражавший размерами и пышным убранством. Садовая лоджия Медичи в сравнении с ней казалась деревенской харчевней. За столом не присутствовало ни дам, ни детей — здесь собрались одни мужчины, которые правят миром.
Максимилиан, высокий и сухощавый человек с задиристым габсбургским подбородком, владел империей, раскинувшейся по всей Европе. Он держал себя с непринужденным изяществом отпрыска древнего рода, чьи ветвистые корни уходили в такую историческую глубь, что доискаться до его источника вряд ли представлялось возможным.
У Якова, герцога савойского, на продолговатом удлиненном лице, обрамленном крутыми рыжими кудрями, выделялись сильно приподнятые брови, что придавало герцогу выражение непрестанного удивления. Он тоже происходил из старинного и могущественного семейства, не выпускавшего из цепких рук альпийские хребты на границе с Францией и Италией.
Оба кардинала, Родриго и Асканио, встали поприветствовать нас. Затем они вернулись на свои места, а я ощутила прилив радости, заметив за столом Лодовико Il Moro Сфорца, теперь изрядно возмужавшего. Присутствие Лодовико в папских покоях наталкивало на мысль, что его невестка Бона, состоявшая регентшей при миланском герцоге, поутратила свое влияние.
— Вико! — с нескрываемым восторгом воскликнул Лоренцо.
Они обнялись. Лодовико и меня вспомнил, но наиболее памятным событием поездки во Флоренцию для него стало потрясающее sacre rappresentazione, которое Леонардо устроил в соборе Святого Духа. Тогда мы все чудом спаслись из огня.
— Его Святейшество, — объявил служитель.
Мы все встали. Иннокентий оказался высок ростом и даже красив, если бы не мягкость, явно проступавшая в его чертах — та, что Родриго прозвал «кроличьей». Я не удивилась богатству папской мантии и обилию на нем драгоценностей, но жесты понтифика, каждый из которых походил на обременительное дарование благодати, действовали мне на нервы.
Мы все по очереди подошли и засвидетельствовали Папе свое почтение. Опускаясь перед Иннокентием на колени и целуя перстень на его благоухающем пальце, я осознавала собственное двоедушие и гадала, глядя на Лоренцо, столь же ненавистен ему этот неизбежный ритуал или нет. Расценивал он Папу как будущего союзника или как смертельного врага наподобие Сикста?
Затем Иннокентий пригласил всех к столу и, дважды хлопнув в ладоши, вызвал в обеденный зал торжественную вереницу слуг, внесших первую смену блюд, коих, как я рассчитывала, ожидалось множество, — жареных голубей и сливовый пирог, сдобренный мускатным орехом.
Разговор за ужином тек будто бы сам собой, чему немало способствовали Родриго и Асканио. Всем стало очевидно, что понтифик и шагу ступить не может без рекомендаций своих кардиналов. Его выспренние манеры ничего не стоили: собственным мнением Папа обзавестись не удосужился. Кардиналы, напротив, блистали умом и восхитительным тактом и ни разу не позволили себе ни снисходительности, ни высокомерия в его адрес. При любом удобном случае они наперебой превозносили Лоренцо и его наипрекраснейшую республику и расписывали Иннокентию преимущества прочного союза Флоренции с Миланом.
Понтифик в беседе неоднократно намекал Лоренцо, чтобы тот выполнил его пожелание и прислал в Ватикан кого-нибудь из флорентийских «превосходных мастеров» для осуществления папских строительных замыслов, но Il Magnifico всякий раз искусно уходил от ответа, предпочитая вначале добиться того, для чего сам прибыл в Рим.