— Я рада, что ты ей так ничего и не сказал.
— Она и без меня все знает.
Сиам боялась на него смотреть.
— Что бы я ей ни сказал, она все равно знает не меньше меня.
Не поднимая глаз, Сиам покачала головой, отказываясь слушать дальше.
— Если эти люди не жалеют друг друга, то их ничем не остановишь, они и на нас поднимут руку.
Она знала, что за этим последует, и закрыла ему рот ладонью, чтобы не дать говорить.
— Молчи. Даже не думай об этом. Пожалуйста!
Она повисла на нем. Они молча прошли несколько кварталов. Вблизи отеля «Мейфлауэр» она оповестила его:
— У меня замерзли ноги.
Дальше они брели молча.
— Не думай, что со мной трудно иметь дело, раз у меня среди лета мерзнут ноги.
— Зайдем в кафетерий.
— У меня ноги замерзли. — Она пыталась его вразумить. — Я не голодна.
Он больше молчал на этой прогулке, потому что ума не мог приложить, как донести до Сиам все те изощренные безумства, которым им придется противостоять. Его молчание встревожило ее.
— Почему ты со мной борешься? — еле слышно спросила она.
Он знал, что вывел ее из себя, нисколько не убедив.
— Обещаю, что не стану больше об этом заговаривать, пока у меня не появятся конкретные предложения.
— Не хочу, чтобы ты об этом думал. — Ей требовались клятвы.
— Даю слово.
Он подвел ее к кафетерию в колониальном стиле.
— Почему ты меня не слушаешь? — Она уже сердилась.
Он взял поднос и сказал человеку по ту сторону прилавка:
— Шесть картофелин, пожалуйста.
— Шесть штук на ужин не полагается.
— Я прошу не ужин, а шесть картофелин.
— Одна порция — это одна картофелина.
— Тогда дайте мне шесть порций.
Повар выудил из чана шесть картофелин в мундире.
— В пакетике навынос, пожалуйста.
— Попросите у кассирши. Следующий! — рявкнул повар на плетущуюся за Барни Сиам.
— Ничего, — ответила она и сказала Барни: — Я не ем картошку. От нее толстеют. — Она злилась из-за того, что он ее полностью игнорирует.
— Кофе?
— Нет! — отрезала она.
— Два слабых кофе, — распорядился он.
У кассирши попросил самый большой пакет. Она сбегала в кухню и вернулась с мешком из-под сахара. Барни поманил Сиам к столику в углу. Она села с упрямым выражением на лице. Он подал ей кофе. Она не пожелала к нему притронуться. Он опустился на одно колено, схватил ее одной рукой за лодыжку, а другой снял с ее ноги туфлю.
— Что ты делаешь? — удрученно спросила она.
Он, преодолевая сопротивление, сунул ее логу в мешок.
— Ух! — Она разинула рот и прекратила сопротивление, почувствовав живительное тепло. Сбросила вторую туфлю и сунула в мешок другую ногу. — Восхитительно! Никогда больше не стану есть картофель.
Он встал с колен и сел с ней рядом. Она обвила руками его шею и поцеловала так крепко, что ее глаза сначала удовлетворенно затуманились, а потом закрылись. Открыв глаза и оторвавшись от его губ, чтобы отдышаться, она обнаружила за их столиком пожилую женщину с мясистым носом, помаргивающую глазами-бусинками. Она пялилась на них поверх двух огромных пакетов с покупками, которые с трудом умещались у нее на коленях.
— Я сидела одна вон там, в углу, и вдруг увидела вас, целующихся так, словно для вас никогда не наступит завтрашний день. Вот я к вам и подсела. Я уйду, если вы меня прогоните.
Сиам дотронулась до ее плеча, разрешая остаться.
— На стариков все равно никто не обращает внимания. Молодые смотрят сквозь нас, словно мы — пустое место.
— Принести вам кофе? — предложил Барни.
— Нет, благодарю. Занимайтесь, чем занимались. — Она втянула нижнюю губу, готовясь к продолжению дармового представления.
— А как насчет молока и пирожного?
— Не беспокойтесь. Знаете, что больше всего подходит беззубой карге?
— Пончик, — сказал Барни.
— Откуда вы знаете?
Барни встал, чтобы идти к стойке.
— Нет. — Она нахмурилась. — Я не стану есть теперешние пончики, хоть озолоти меня. Я не возражаю, чтобы пекари больше зарабатывали. Они этого заслуживают. Мука в легких, работа без конца — разве это годится для женатого мужчины? Сейчас они зарабатывают все больше, а гордятся своим ремеслом все меньше. Мой муж был пекарем. Я вышла за него, когда мне было сорок лет. Я только тогда почувствовала аппетит к любви. Вы знали, что возраст после тридцати пяти — самое время для уродливой бабы?
— Нет, — откликнулся Барни, пряча восхищенную улыбку.
— Я, конечно, не похожа на богиню секса. — Она откинула волосы с красного лица. — Но внешность обманчива. В сорок лет я была сексуальнее, чем в двадцать. Что вы на это скажете?
— По-моему, это радостное известие, — честно ответила Сиам.
Старуха радостно зафыркала.
— Да будет вам известно… — Она наклонилась над столом, даже похорошев от оживления. — Женщина никогда не должна позволять себе думать, что она уродина. Полюбуйтесь, как это повлияло на меня, — мужественно предложила она. — У меня ушло тридцать пять лет на то, чтобы взглянуть на себя так, как на меня должнысмотреть другие. Измены, разочарования, унижения, несдержанные обещания — все это муть. Женщине нельзя смотреться в кривое зеркало.
— Как вас зовут? — спросила Сиам, тронутая почти до слез ее последними словами. — Меня — Сиам Майами.
— Все называют меня Сейди. — Для убедительности она дотронулась до своего поношенного свитера. — Я обратила на вас внимание, как только вы вошли. Когда он сунул вашу ногу в мешок, мне показалось, что ко мне вернулись мои сорок лет.
Улыбка Сиам подзадорила Сейди.
— Женщина, какой бы она ни была, должна загребать жизнь обеими руками. Косоглазие, цыплячьи или ножки от рояля, плоская грудь, задница с кулачок, коровье вымя, кривая шея, косолапость, хромота, прыщи, заячья губа, нос, как хобот, торчащие зубы, лысина, усы — все мура. Жизнь надо хватать за задницу. Чудес не бывает. Мужчины предпочитают совершенных женщин. — Она фыркнула. — Что ж, любители совершенства получают по заслугам, так им и надо. Но, поверьте, когда женщина не теряет в жизни оптимизма, ей приходит на помощь сама природа. Как хотите, но после тридцати пяти лет прозябания в уродстве я обнаружила, что могу вызывать желание. Я выходила замуж с таким настроением, — она для убедительности приложила руку к сердцу, — что ни одна юная невеста не сравнилась бы со мной по пленительности. Я увидела, что вполне способна удовлетворить мужчину на десять лет моложе меня.