Люфтфестунг, мгновенно определила Барбаросса, опасливо глядя на картинку. Один из самых яростных палачей адских чертогов. Пятьдесят второй в своем адском роду, уже двести лет верно служащий императору и получающий за это огромную мзду, обыкновенно — сырым мясом. Где это он резвится, хотела бы я знать?..
Еще картинка — какой-то рейтар в плакарте и кирасе, но без шлема, прижимает громоздкий колесцовый пистолет к голове крестьянина, тот зажмурился и жалобно выпятил губы — ожидает выстрела. Еще картинка — горящая деревенька в джунглях, окруженная бронированными аутовагенами, раскрашенными, точно шершни, черно-желтыми полосами саксонской армии. Еще картинка…
Большую часть из них Барбаросса пропускала, не хотелось разбирать эту скверно написанную дрянь. Но некоторые были хороши — по-настоящему хороши. На одной из картинок она обнаружила самый настоящий вендельфлюгель, изображенный к тому же не только тщательно, но и с большим вниманием к деталям, вплоть до бронзовых шляпок заклепок на его огромном, из обоженного шипастого металла, корпусе.
Вендельфлюгель не выглядел ни грациозным, ни опасным. Насытившись обильной пищей, он сыто дремал в тени пальм и походил на опрокинутую ветряную мельницу с нелепо задранными лопастями, но Барбаросса знала, сколько в этом существе сдерживаемой мощи и неутолимого голода. Оно не только способно легко парить в небесах, но и пикировать с умопомрачительной скоростью, на которую не способны даже гарпии, а еще — высыпать на землю столько гудящего адского огня, что на месте джунглей останется огромный, выжженный до спекшегося шлака ожог, на котором еще сорок лет не будут расти даже сорняки…
Серьезная, боевая машина. Но, как и все адские машины, требует щедрой платы за свои услуги. Говорят, вечно голодные демоны, заточенные в ее стальном теле, так алчны, что во время полета заживо поедают управляющего машиной возницу, отщипывая от него кусочки мяса. Говорят также, их аппетит так велик, что когда переживших пять полетов награждают орденом, приходится выносить его на подушечке, а не прикалывать к мундиру — очень уж дребезжит этот кусок меди от соприкосновения с почти лишенными мяса костьми…
А старичок-то не так и прост, подумала Барбаросса, не без восхищения разглядывая нарисованный вендельфлюгель. Может, и не первый рубака, но, видно, по юности пороху нюхнуть успел. Тогда тем более странно, отчего на стенах нет орденов и почетных грамот — старые рубаки обыкновенно коллекционируют их еще с большим пылом, чем портовые шлюхи — насекомых у себя на лобке.
Гомункул, одернула себя Барбаросса, отворачиваясь от чертовых картинок.
Ей нужен чертов гомункул и только. И когда она найдет его…
Барбаросса замерла, потому что взгляд ее как раз в этот миг уперся в пузатую банку, стоящую на невысоком кофейном столике в дальнем углу комнаты. Дьявол. Не в тайнике каком-нибудь — на самом видном месте. Она бы сразу заметила ее, если бы сперва не осторожничала, опасаясь несуществующего охранного демона, а после не принялась из любопытства разглядывать стариковские картинки…
Лишь бы не было ошибки, лишь бы не оказалось, что гомункул давно издох потому что старый маразматик кормил его искрошенной штукатуркой или солью, и теперь медленно разлагается в своем сосуде…
Гомункул был жив, он просто спал.
Он не ворочался во сне, как спящие люди, его крошечная грудная клетка не раздувалась — ему не требовался воздух — но его полупрозрачные веки едва заметно трепетали, обозначая движения глазных яблок под ними. Вполне неплохой образец, машинально определила Барбаросса. Не то чтоб она мнила себя специалистом по блядским гомункулам, но за сегодняшний день видела достаточно уродцев со всеми мыслимыми патологиями, чтобы этот на их фоне показался почти красавчиком.
Спит. Дрыхнет. Должно быть, старик утомил его до смерти, заставляя декламировать днями напролет сонеты Гесснера или играть с ним в кости. Тем лучше. Можно будет умыкнуть его так тихо, что не успеет даже пискнуть.
Как и все гомункулы, он чем-то походил на рыбешку — кажущаяся раздувшейся голова, выпученные глаза, крохотные сухие ножки, так плотно сжатые между собой, что могли бы сойти за рыбий хвост, узкие, состоящие из одних хрящей, бедра… Точно порочный плод соития человека и рыбины, засунутый в тесную склянку, подумала Барбаросса. Экая дрянь. Но Котейшество, без сомнения, будет в восторге. И Профессор Бурдюк тоже.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Банка, в которую он был заключен, тоже ей понравилась. Основательная, прочная, на шесть шоппенов, не меньше, и с плотной крышкой. Кажется, немного поцарапана, видно, старик не единожды ронял ее, а может, вымещал на ней злость при помощи чего-то твердого, но сейчас Барбароссе было на это плевать. Ее интересовала не банка, а ее содержимое.
Она осторожно приблизилась к банке, стараясь ступать все так же беззвучно. Выпученные глаза гомункула не моргнули — им и моргать-то было нечем — но она определенно ощутила бы неудобство, если бы они внезапно взглянули на нее. Темные, немигающие, в полумраке они казались сизыми и выглядели жутковато, как разбухшие виноградины, но, кажется, никак не реагировали на ее присутствие. Даже если гомункул очнется — плевать.
Гомункулы не умеют кричать, вспомнила Барбаросса, нащупывая мешок на поясе. У них нет ни легких, ни сформировавшихся голосовых связок. Они могут лишь издавать слабый писк в магической эфире, который наделенные адским даром существа могут слышать с расстояния в пару десятков фуссов, а простые смертные — разве что в нескольких шагах. Даже если гомункул проснется и заорет во всю глотку, ему не докричаться до хозяина, дрыхнущего на верхнем этаже.
Вытащив мешок из-под муки, Барбаросса осторожно протянула руку к банке и…
И только тогда поняла, что попалась.
В дешевых театральных постановках буйство магии обычно выглядит красочно и пестро, особенно если театр не скупится на реквизит. Специальные пороховые заряды, укрытые среди декораций арьерсцены, взрываются, разбрасывая вокруг разноцветные конфетти, а замаскированные курительницы начинают источать разноцветный дым. Неприхотливую публику это обычно приводит в восторг. Мало кто, заплатив за билет три гроша и еще грош за кружку дрянного пива, знает, как выглядит в реальности сложный узор сплетающейся вокруг тебя магии.
В реальности это выглядит совсем не так. В реальности… Черт, те пидоры в узких кюлотах, что ставят пьески на сцене, ни хера не знают, как работает магия. Не балаганная, с конфетти и хлопушками, а настоящая, питающаяся адскими энергиями и силами.
В реальности, угодив в настоящую сторожевую паутину из чар, которая вдруг пришла в действие, пробужденная каким-то сигналом, не успеешь ни понять, что происходит, ни даже обмочить портки, разве что ощутить запах паленого мяса. И только с некоторым опозданием сообразишь, что именно является его источником.
Это было похоже на беззвучный взрыв.
Не было ни разноцветных искр, ни красиво змеящихся линий, танцующих вокруг нее, ни расцветающих дьявольских цветов. Просто кто-то поджег наполненную порохом плошку у нее перед носом, отчего в гостиной полыхнуло сразу множество ослепительных белых звезд, весь окружающий мир тряхнуло вместе с блядской горой, а незакрепленные его части зазвенели и задребезжали на своих местах.
Барбаросса замерла на месте, хватая враз омертвевшими губами воздух, сделавшийся вдруг неожиданно плотным. Страх собачьими зубами впился ей в живот и промежность, рванул так, что по кишкам прошла острая резь, даже ткань как будто явственно затрещала…
Блядь. Блядь. Блядь.
Не охранный демон, мгновенно сообразила она, отчаянно моргая, чтобы прогнать тающие перед глазами белые звезды, за которыми почти не различала гостиной. Будь это демон, ее ошметки уже болтались бы на стене, точно изысканный гобелен с инкрустацией из костей и жженого волоса. Значит…
Охранные чары. Вот, во что ты вляпалась, сестрица Барби, безмозглая ты мандень. Обычные охранные чары.
Самая простейшая ловушка, состоящая из россыпи адских сигилов, рассыпанных по дому. Эти сигилы, начертанные кровью или нацарапанные тончайшим лезвием, могут дремать долго, точно крошечные взведенные капканы — месяцами, годами — прежде чем какой-нибудь растяпа прикоснется к ним, пробудив прикосновением ото сна, заставив сплестись в смертоносный узор адских чар.