До сих пор через нее отправляли эшелоны, и Гонтарь благодарно кивнул:
— Спасибо за предупреждение.
— Ну, счастливо! — поспешно козырнул командир полка. — Через десять минут снимаю последние точки, — махнул он рукой в сторону берега.
Еще до встречи с полковником, когда Гонтарь разыскивал КП, он заметил за аркой мотоцикл, из коляски которого выскочил военный. Собственно, за военного его нельзя было бы принять. В порванных ботинках, в заплатанных крестьянских штанах, лишь пилотка да не по росту куцая, совсем новенькая шинель, вся еще в складках, которую, очевидно, ему только что выдали со склада, свидетельствовали, что он в какой-то степени принадлежит к военным. Лицо было тоже странное — давно не бритое, изможденное, шевелюра отросла до самого воротника. Но во взгляде — даже издали заметил Гонтарь — светилось что-то радостное, и весь он пребывал в несвойственном для этой атмосферы приподнятом состоянии.
Некоторое время они вместе продвигались к берегу. Вместе падали от свиста мин и вместе перебегали под стенами от дома к дому. Чувствовалось, что тот из местных — он хорошо ориентировался в новых строениях. Гонтарь сначала хотел остановить его, чтобы узнать, где Дом металлурга. Но тот вскоре перебежал на другую сторону улицы. Возле крайнего дома, перед тем как наскочить на командира полка, Гонтарь снова хотел было окликнуть этого странного военного, тот тоже обратил внимание на Гонтаря, приостановился на мгновение, но, торопясь, куда-то нырнул в подъезд противоположного дома.
Не мог же Гонтарь знать, что этот человек был очень близким Надежде.
Когда Гонтарь вернулся на завод, Морозов уже отправлял последний эшелон с людьми. К воротам подтягивалась колонна автомашин: штаб завода тоже лихорадочно собирался в дорогу. Наспех грузили ящики, узлы, и Марко Иванович наводил порядок в колонне.
В кузове одной трехтонки на куче узлов Гонтарь заметил Надежду. Что-то невыразимо горестное и страдальческое отражалось на ее побледневшем лице и в потемневших встревоженных глазах. И если бы не такое время, если бы не нужно было спешить, он непременно подошел бы и расспросил, что с нею.
Но сейчас было уже не до сочувствия — город замыкался во вражеское кольцо. И как только отправили последний эшелон, сразу же, под пулеметным обстрелом, тронулась и автоколонна.
Автоколонна выехала за парк, пересекла Капустную балку и вскоре влилась в бурный поток центральной улицы старого города.
Теперь, когда с севера Софиевка была уже отрезана, а с юга заходили вражеские танки, путь для отхода оставлен один — через центральную улицу. И в эту улицу ринулось все: артиллерия, пехота, тягачи, машины — военные и гражданские, мотоциклы, подводы. Все это бурлило, ревело, волнами надвигаясь друг на друга, мешая продвигаться вперед, и немилосердно обстреливалось с земли и с воздуха.
Нет ничего ужаснее отступления. А Запорожье держали до последней возможности, отвоевывая каждый день, каждый час для спасения ценностей индустрии, его удерживали почти до полного окружения, и поэтому отступление было особенно тяжелым.
Когда выбрались за город, стало немного спокойнее — мины сюда не долетали. Движение еще более замедлилось: от дождей земля совсем раскисла, напрямик не проткнешься, а по разбитому, перепаханному танками и изрытому бомбами грейдеру не разгонишься.
Марко Иванович как начальник колонны почти не садился в машину: метался между тягачами, машинами, подводами, пробивая дорогу своей колонне, и сердито мял в пригоршне лохматые усы.
На одной из вынужденных остановок к нему подошел Гонтарь. За время боевой, кипучей жизни на заводе они сдружились, у них было много общего. А сейчас его беспокоила Надежда. Перед расставанием — а он вот-вот, как только выберутся на гору, должен был расстаться с заводскими, расстаться, может быть, навсегда — ему хотелось успокоить Надежду, хотелось ласковым словом хоть немного утешить. Конечно, из деликатности он не решался обратиться прямо к ней — кто знает, что скрывается в женском сердце, — и поэтому осторожно намекнул:
— Чего-то племянница ваша тоскует!
— Эге ж, — с грустью кивнул Марко Иванович. Но вдруг неожиданно оживился. — Слышишь, дочка? — улыбнулся он Надежде. — Иди-ка сюда. Да побыстрее!
Он уже давно пытался развеять печаль племянницы: самому больно было глядеть на нее. И этот намек Гонтаря показался ему подходящим поводом, чтобы ее отвлечь.
— Ты слышишь, вот уже и Петро Степанович беспокоится, не заболела ли.
— В самом деле, мне показалось, что вы чем-то встревожены, — сказал ей Гонтарь.
— А знаете отчего? — нарочно обратил разговор в шутку Марко Иванович. — Это бабье в ней проснулось. Никогда не думал, чтобы моя дочка — такой воинственный казачина — на бабье поддалась. Под влияние сновидения подпала. Слышали такое? Привиделось, будто сегодня Василь ее вернулся домой, и так разволновалась, что даже с вами в полк под пули собиралась поехать. А оно ведь в снах чего только не померещится.
Гонтарь сразу насторожился и будто мимоходом спросил:
— Кстати, Надийка, а где вы живете?
— Жила, — горько усмехнулась Надежда, — на проспекте Ленина.
— А где именно?
— Возле парка. Напротив Дома металлурга, если знаете.
Гонтарь заволновался. И чтобы скрыть это, попробовал пошутить, хотя хорошо понимал, что шутки тут неуместны.
— Вы много и часто рассказывали мне про своего Василя, а вот фотографию так ни разу и не показали. Боитесь, что ли? Или, может, нет у вас?
— Могу показать, — промолвила Надежда и раскрыла свой комсомольский билет, на внутренней стороне обложки которого была вклеена фотокарточка ее Василя.
Гонтарь взял билет, и руки у него задрожали. Теперь уже сомнений не было.
— А знаете, Надийка, — заговорил он, уже не скрывая волнения, — кажется, ваш сон в руку.
И он подробно рассказал о встрече на проспекте Ленина.
Надежда заплакала.
Марко Иванович, выслушал обо всех приметах военного — какие волосы, нос, глаза — и переспросив, в какой именно подъезд — в первый или второй — пошел тот военный, растроганно подтвердил:
— Выходит, в самом деле Васько. Ну так чего ж ты ревешь? — обнял он Надежду. — Вот еще! Разве тут реветь? Радоваться нужно! Не то так за слезами и прозеваешь мужа. А наверное, и он где-то тут.
И уже никто так внимательна, как Надежда, не вглядывался в этот шумливый, бурный поток, и никто так пристально не отыскивал между бойцами давно не бритое родное лицо.
Когда выбрались на бугор, Марко Иванович отвел свою колонну на обочину и на раздорожье остановил ее. Тут Гонтарь должен был сворачивать на другую дорогу, которая поведет его сначала в штаб, а потом в Москву. А им лежал путь на далекий Урал.
Вышли из машин. Вышли все — от директора до водителей, чтобы в последний раз поглядеть на оставленные очаги.
Город был уже далеко внизу, за холмами.
Гонтарь и Морозов отошли на бугорок, обнялись и