Читать интересную книгу Чужая луна - Игорь Болгарин

Шатилов, с которым он столкнулся в коридоре, тоже не принял из рук Слащёва книжку и тоже тут же скрылся за дверью своего кабинета.

Слащёв какое-то время медленно шел по коридору. Остановился у окна, какое-то время постоял возле него и положил на подоконник книжку. То же сделал и на следующем подоконнике. И на третьем…

Вышел из штаба. Остановился возле часового. Достал еще одну книжку и протянул ему:

— Возьми, браток! Тут про то, как мы с тобой славно воевали.

— Спасибо, ваше превосходительство, — сказал часовой. — Я вас помню. Мы с вами в прошлом годе летом под Каховкой встречались. Вас тогда еще ранило, — и спросил: — Обошлось?

— Обошлось, парень. Все в жизни как-то обходится.

Слух о том, что всем русским, желающим уехать к себе, в Россию, французы окажут содействие, быстро разнесся по Константинополю. А через пару-тройку дней об этом уже знали и в Галлиполи, и в Чаталджи и даже на острове Лемнос, везде, где была размещена эвакуированная из Крыма русская армия.

Ко времени отплытия «Решид-Паши» возле резиденции Верховного комиссара Франции в Константинополе Пеллё собралась большая толпа желающих возвратиться на Родину. Они знали, что сюда, до французской резиденции, Врангель не дотянет свою руку.

Дзюндзя, оказавшийся вдруг помощником по реэвакуации, толкался в толпе и время от времени выкрикивал:

— Токо не надо толпою, як той скот в череди. Не позорьте Рассею. Разбериться по четверо и, если можно, с песней!

— С песней мы по Севастополю!

— А мо по Феодосии! У мэнэ там теща!

— Это бабка надвое гадала. Може, без песни, но под конвоем! — ответил кто-то Дзюндзе из толпы.

Но все постепенно выстраивались в колонну.

— А если с музыкой? — спросил кто-то

— Ще лучшее! — ответил феодосийский.

— А где ты ее возьмешь, тую музыку? — спросил Дзюндзя.

— Труба, бас и барабан есть. Всю войну с нами прошли. Не выкидать же!

— А шо можете сыграть?

— А что скажете! Можно «Интернационал», а можно и «Боже, царя храни»!

— Ну-ну! Без шутков! — рассердился Дзюндзя. — Шо-нибудь интернациональнэ! «Марсельезу» знаете?

— Як «Отче наш»!

— Ну, так вжарьте «Марсельезу»!

И под музыку сиротского оркестра они строем пошли к причалу, туда, где стоял под загрузкой «Решид-Паша».

Уже в порту к музыкантам пристроился гармонист, и «Марсельеза» зазвучала веселее.

Порт заполонили прохожие: женщины, мужчины, старики и старухи, детвора. И по расовому признаку здесь тоже кого только ни было: турки и греки, французы и абиссинцы, негры и китайцы…

— Шо тут празднуют, — подбежал запыхавшийся подвыпивший русский солдат.

— Свадьбу! — ответили ему.

— В таку жару? А кто на ком женится?

— Белогвардейцев за Красну армию выдаем!

— Тьфу ты! — рассердился шутке солдат.

«Решид-Паша» дал протяжный прощальный гудок и отошел от причала. И пока корабль не скрылся за поворотом, никто из провожающих не уходил из порта.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава первая

Буквально через неделю, может, одним или двумя днями позже Одесса сообщила Кольцову, что Красильников благополучно добрался до Новой Некрасовки и уже даже успел связаться с Лагодой.

Похоже, пока все шло, как задумывалось. Кольцов надеялся, что пройдет еще немного времени — и листовки, распространенные в Галлиполийском лагере, сделают свое дело. И теперь надо было заблаговременно и серьезно подготовиться к возвращению белогвардейцев-реэмигрантов в Советскую Россию: достойно, без злобных эксцессов, встретить, помочь разъехаться по домам и, быть может, самое главное: трудоустроить их сразу же по возвращении.

Задача, которую поставил Кольцов перед собой и своим новым отделом: сделать все, чтобы уже с первых дней не отторгнуть от себя реэмигрантов, ничем не напугать их при первых же шагах. Они с самого начала должны почувствовать заботу новой власти. От них, от тех первых, кто вернулся на Родину, будут многие ждать вестей там, на чужбине. Они должны из первых уст узнать, что все вернувшиеся действительно прощены и никто не пытается выяснять их прошлое, не осуждает и не упрекает их. Эти вести должны успокоить их, придать решительность тем, кто пока пребывает в сомнениях и все еще боится возвращаться домой.

В эти хлопотные дни помощник Дзержинского Герсон попросил Кольцова зайти.

— Феликс Эдмундович передал вам перевод этого письма. Ознакомьтесь. Он полагает, что оно представляет для вас несомненный интерес.

Кольцов бегло взглянул на переданный Дзержинским ему листок.

«Французская Республика. Париж. Директор департамента политических и торговых дел Франции Перетти де ла Рокко — Господину Военному Министру (Генштабу, 3-е бюро, секция Востока)».

В своем письме господин Перетти де ла Рокко сообщал, что Служба здравоохранения Республики привлекает внимание военного ведомства на неудовлетворительное санитарное состояние русских, эвакуированных в Турцию, и на опасность, которую оно представляет.

Далее господин Перетти де ла Рокко приводил рекомендации главного врача первого класса Ортинони. Главный врач считал необходимым настоятельно рекомендовать военным властям в Константинополе как можно больше поощрять возвращение русских эвакуированных домой, в Россию, «используя в этих целях все меры, благоприятствующие и ускоряющие их отъезд».

Это письмо имело для Кольцова чисто познавательный интерес. Оно означало, что, едва эвакуировав русских в Турцию, французы стазу же стали размышлять, как избавиться от этой многотысячной человеческой обузы. Англия предусмотрительно отказалась от помощи Врангелю значительно раньше. Франция держалась дольше и, вполне возможно, что ввязалась она в эту авантюру из-за русского флота. Но едва флот оказался на отстое в Бизерте, а ежедневно кормить русскую армию, как выяснилось, дело затратное, и неизвестно, как надолго это затянется, Франция стала понемногу забывать свои клятвы и обещания и даже подвергла сомнению законность заключенных прежде договоров.

Иными словами, сразу же после бегства белой армии из Крыма она утратила для французов свою привлекательность. Кольцова обрадовало это письмо хотя бы тем, что теперь он еще раз убедился: французы не будут чинить препятствия возвращению на родину российским солдатам и офицерам, а также гражданским лицам, именуемым Врангелем беженцами.

Кольцов разослал соответствующие распоряжения и инструкции во все Особые отделы черноморских портовых городов, таких, как Новороссийск, Одесса, Севастополь, Керчь, куда в любой момент могли прийти транспорты с реэмигрантами, и предупреждал, что к этому надо тщательно подготовиться.

Он, конечно, понимал что вернуться решатся далеко не все. Кто-то подыщет себе другую родину где-нибудь в Аргентине, Бразилии или Австралии, кто побогаче — осядут во Франции или Бельгии. Кто-то подастся искать свое призрачное счастье во французский Иностранный легион. Но таких все равно будет немного, ну, двадцать, от силы — тридцать тысяч. А ушли только с Врангелем из Крымв что-то около трехсот тысяч. Многие покинули Россию еще во время «Новороссийской катастрофы», а это еще тысяч около ста. А кто подсчитает тех, кто оказался в плену еще во время Великой войны четырнадцатого года? Эти ни в чем не провинившиеся ни перед той, ни перед другой Россией тоже вскоре, пусть небольшими ручейками, потянутся на Родину.

Кольцов ждал добрых вестей. А их все не было.

Но однажды, когда он уже отчаялся ждать, ему позвонил из Севастополя начальник Особого отдела ВЧК «Черно-Азовморей» Беляев и сообщил, что из Константинополя вышел пароход «Решид-Паша» больше чем с тремя тысячами врангелевцами, изъявившими желание вернуться в Советскую Россию. Беляев не знал, как с ними поступить, вопросов возникло много, разосланные ВЧК инструкции не отвечают даже на половину из них.

Кольцову и самому было интересно встретить первый пароход с реэмигрантами, посмотреть на тех, с кем он не один год сражался. Какими они стали после бегства из Крыма, как перемололо их турецкое сидение? И он выехал в Севастополь, в котором родился, вырос, но в котором не был едва ли не с подполья и ожидания смертной казни в Севастопольской крепости.

В Особом отделе ВЧК «Черно-Азовморей» его встретил Беляев, который никак не мог понять, как принимать прибывающих белогвардейцев: где разместить, в гостиницах, которые по этому случаю пытались полностью освободить, но это никак не получалось, или же сразу прямо в тюрьму. Точнее, солдат — в тюрьму, офицеров — в Севастопольскую крепость. Беженцев легонько «профильтровать» — и по домам. В этом случае места хватило бы на всех.

— Я как рассуждаю, товарищ Кольцов, ежели они все же покаместь враги, тогда их в тюрьму. Ежели Советской властью полностью прощенные — тогда с хлебом-солью, и по домам. А может, тут имеется какая-то серединка? Дело политическое. А в присланных вами инструкциях про это маловато написано. Не сразу поймешь.