Читать интересную книгу Чужая луна - Игорь Болгарин

— Что-то припоминаю. Там у них, в этом обществе, всякие политики, адвокаты, журналисты. Шайка дезертиров. И что же?

— Вы попросили нашего посла Нератова помочь. Кажется, им выделили комнату в здании посольства.

— Оказывается, я иногда по доброте своей совершаю большие глупости, — скупо улыбнулся Врангель. — И что ему надо на сей раз?

— Он оставил письмо. Думал, срочное. Распечатал. Это что-то вроде доноса.

— На кого?

— На вас, ваше превосходительство. К ним обратился Яков Слащёв, вменяет вам в вину все наши военные неудачи. Осторожный господин Юренев ответил Слащёву и пересылает вам его копию.

— Интересно, — Врангель взял особняком лежащее на столе письмо, углубился в чтение. Прочтя, поднял глаза на Шатилова: — Ну, и что вы по этому поводу думаете?

— Пренебречь. Их много развелось теперь таких, ваше превосходительство, — попытался успокоить Врангеля Шатилов.

— Каких?

— Ну, уверенных в том, что они могли бы разгромить красных. Всем языки не укоротишь. Как это говорится: собака лает…

Врангель нахмурился:

— Слащёв — это не один из многих Он один такой — Слащёв-Крымский. Вот только он, к сожалению, уже забыл, что это я присоединил к его фамилии почетное звание «Крымский» Что это я поддерживал его во всех его делах. Закрывал глаза на все его кокаиновые непотребства.

— Я с трудом представляю, как на него можно повлиять! Был бы он в армии, можно было бы предать его суду чести, — размышлял Шатилов. — Ведь это вы сами своим приказом отстранили его от армии.

— Но он все еще генерал. Отставленный от армии, но — генерал.

Шатилов начинал неторопливо что-то уяснять:

— Вы предлагаете…

— Я пока ничего не предлагаю, — ворчливо сказал Врангель. — Я всегда полагал, что предлагать — обязанность моих подчиненных, в том числе и начальника штаба.

Врангель все больше багровел. Шатилов хорошо знал своего командующего: еще минута-другая, и он зайдется в неприличной истерике.

— Я вот о чем думаю, — тихим успокаивающим тоном сказал Шатилов. — Все же мы можем предать Слащёва суду чести. Я сегодня же подготовлю для суда чести соответствующее представление, — он замялся. — Хотя, конечно…

— Что?

— В этом содержится некоторое нарушение. По статуту, суду чести предаются только действующие офицеры.

— К черту формальности! Судить будем всех высших офицеров, которые роняют авторитет нашей армии. И не имеет значения, находятся они на службе или отстранены от нее.

Спустя неделю состоялся суд чести. Судили Слащёва заочно. Основанием послужило его обращение на имя председателя Комитета общественных деятелей Юренева. В постановлении суда чести говорилось:

«Признать поступок генерал-лейтенанта Слащёва-Крымского Я.А. в переживаемое нами тяжелое время недостойным русского человека и, тем более, генерала, посему генерал-лейтенант Слащёв-Крымский Я.А. не может долее быть терпимым в рядах Русской Армии».

Принесенное Шатиловым постановление суда чести на одобрение Врангель бегло просмотрел и размашисто написал:

«Утверждаю! Приказываю уволить генерал-лейтенанта Слащёва-Крымского от службы…»

— Ваше превосходительство, но он уже однажды уволен! — сказал Шатилов. — Как тут быть?

Врангель какое-то время молча размышлял и затем приписал:

«… без права ношения мундира».

Шатилов забрал утвержденное Врангелем постановление, прочитал конец резолюции.

— Вот с этим Слащёв никогда не смирится, — сокрушенно покачал головой Шатилов. — С семнадцати лет в армии, девять боевых наград…

— Не давите на жалость, Павел Николаевич. Я в своей жизни из-за доброты совершил немало ошибок. Сейчас иное время. Оно заставляет меня быть жестоким.

И уже когда Шатилов покидал кабинет, Врангель бросил ему вслед:

— И, прошу вас, никогда больше не напоминайте мне о Слащёве. Для меня он погиб еще тогда, в мае девятнадцатого, в боях при овладении Крымом.

Вечером штабной нарочный принес Слащёву подписанный Врангелем приказ об увольнении из армии.

— Они что, больные! — сказал он Нине. — В который раз меня со службы увольняют. Одного раза им показалось мало?

Но, дочитав приказ до конца, он удивленно проворчал:

— Но — нет, тут не все так просто.

— Что там еще? — спросила Нина.

— Похоже, они решили добить меня до конца. Вот, читай: «уволить со службы…». Это ладно, смотри дальше: «…без права ношения мундира».

Он нервно походил по комнате, осмысливая происшедшее. И затем сказал, но не Нине, а тем другим, которых здесь, в комнате, не было:

— Ну, подлецы! А вы мне его давали, этот мундир? А генеральское звание? Я что, на базаре его купил? Испугались, что открою правду о бездарном руководстве военными операциями? Решили вычеркнуть меня из жизни?

Он продолжал раздраженно ходить по комнате, где широко раскинувшись на своей кроватке спала Маруся. Несмотря на громкие голоса она не просыпалась, лишь изредка приоткрывала свои синие глазенки, словно проверяя, все ли в порядке и, увидев вышагивающего по комнате отца, снова успокаивалась и медленно смежала веки…

Слащёв еще немного походил, прислушиваясь к чему-то. Неподалеку, на кухне, тихо звенела посуда и Нина о чем-то переговаривалась с Пантелеем. Решившись, он осторожно проскользнул в другую комнату, косясь по сторонам, бесшумно открыл дверцу шкафчика, стал торопливо там шарить среди всякой домашней мелочи.

То, что искал, нашел не сразу. Наконец, зажав в руке что-то маленькое, невидимое, он закрыл дверцу шкафчика и обернулся.

В двери комнаты стояла Нина и строго на него смотрела.

Слащёв сник.

— Ну, что? Что ты так смотришь? — зло спросил он. — Тебя что, за мной следить приставили?

Нина протянула руку:

— Дай!

— Что? В чем ты меня подозреваешь?

— Ты клялся мне!

— Один раз! Всего один раз, Нина!

— Ты хорошо знаешь, чем это кончается. Отдай!

— Нет! Клянусь, только один раз! Только один! И все! Навсегда! — Слащёв уже не требовал. Он просил: — Ты же знаешь меня! Я смогу! Я уже пять месяцев продержался!

— И сейчас не надо, Яша! Не надо, миленький! Умоляю! Возможно, они на это и рассчитывают?

Нина подошла к нему, одной рукой обняла, второй вынула из его руки небольшой пакетик. Он покорно разжал ладонь и обессиленно склонил голову на ее плечо

— Тяжко мне, Нина! — с болью в голосе сказал он. — За что они так со мной?

На следующий день, тщательно выбритый, бодрый, он снова обложился бумагами, стал что-то писать.

— Прекратил бы ты, Яша, всю эту тяжбу. Они сильнее.

— Правда сильнее! Я добьюсь суда над ними.

— Что такое правда? Ты добьешься только еще больших неприятностей. Не зря ведь говорят: не судись с богатым.

— Так говорят дураки и проходимцы. Я ни в чем и никогда не запятнал своего мундира и хочу потребовать лишь малости: разобраться в этом деле и всенародно заявить о моей невиновности. Они отменят этот унижающий мое достоинство приказ. Я добьюсь этого. Со мной они не смеют так поступить!

Нина с какой-то доброй бабьей жалостью и сочувствием тихо сказала:

— Ну, пиши, чего уж там! Только пустые это хлопоты, Яша, — и вышла.

Успокаиваясь и перебирая в памяти все, касающееся этого его повторного увольнения, он снова продолжил какое-то время ходить по комнате, затем опять присел к столу. Написал о том, что на суде чести не присутствовал и ничего о нем не знал:

«Я не допрашивался и не давал показаний, мне не дано было право отвода лиц, которых я сам неоднократно обвинял. К тому же никакому суду чести я не подлежу еще и по той причине, что еще задолго до него был уволен в беженцы.

Помимо всего прочего, я — Георгиевский кавалер, и в связи с этим могу быть лишен мундира только со снятием с меня этого ордена, который был пожалован мне не генералом Врангелем, а Государем Императором» — написал Слащёв и отложил ручку. Вспоминал, не упустил ли еще чего.

Снова взялся за перо:

«В Приказе сказано, что мой поступок не достоин русского человека.

Обсудим!

Я не знаю, какой мой поступок так разгневал господ судей. Но я тот самый русский человек, кто с горстью солдат-храбрецов в мае девятнадцатого освободил от большевиков Крым и позже удерживал его, давая приют бежавшим из Новороссийска.

Лишили же меня права ношения мундира те, которые провозгласили Крым неприступной крепостью, но имея почти равные с противником силы, довели своими действиями российские войска до позорного бегства из Крыма.

Как русский человек я заявляю, что пребывание таких людей в Русской Армии даже сейчас, когда она пребывает на чужбине, вреднее для всего дела, что инкриминируется судом мне».

Слащёв отложил перо, задумчиво ходил по комнате. Заглянул в соседнюю комнатку, Маруся по-прежнему спала. Снова вернулся к столу: