этим поделать. Иногда я был собой, но испытывал страдания моего господина, моя кожа горела, а кости тлели, точно раскаленные угли. В другие моменты мне представлялось, что я стал Хакатри и видел древнюю историю моей родословной у себя за спиной, но впереди различал лишь фантомы, словно наследие зида'я должно исчезнуть из-за моей слабости. В такие моменты меня охватывал глубокий, всепоглощающий страх, и одновременно я чувствовал, что не в силах что-то исправить: ошибки уже совершены, во всяком случае, так утверждал сон; выбраны неверные повороты, и я навсегда потерян без всякой надежды на спасение.
Но самыми странными и страшными были сны о самом Асу'а. Появлялись ли они в воображении моего господина или рождались из моего собственного растущего страха, я не знал, но они наводили ужас. Мне снилось, что наш древний дом объят пламенем, темные искаженные тени метались по залам, по мраморным ступеням стекала кровь. Я слышал полные страха крики, призывы о помощи – на языке зида'я. Снова и снова видел тень в древней короне Защитников Асу'а, сделанной из березовой коры, с ветками, что росли из нее, точно оленьи рога. Мне снилось, будто жуткая рогатая тень сидела на троне Защитника, но стоявший рядом трон Са'онсеры пустовал, а небо за высокими окнами окрасилось алым цветом пожаров.
«Джингизу, – произнес голос, эхом прокатившийся по снам об Асу'а. Голос, шипевший, точно Черный Червь. Голос, который, как мне казалось, я сейчас узнаю. – Скорбь».
Было ли то снами Хакатри или они принадлежали и мне? Иногда я смотрел на своего господина, согнувшегося от боли у поручней корабля или не сводившего глаз с бесконечной череды океанских волн, и в такие мгновения думал, что это мои видения, ведь мы с Хакатри множество раз путешествовали вместе по воде. Но в другие моменты, когда я наблюдал за тусклыми воинами в доспехах, сражавшимися со зверями еще более диковинными, чем дракон, у меня появлялась уверенность, что передо мной разворачиваются неизвестные мне события – нечто случившееся в далекой истории самого Сада.
В те дни моя собственная постель стала для меня устрашающим местом, хотя я постоянно чувствовал усталость. Иногда я пил вино, пока не засыпал сидя, но даже это не защищало от вторжения видений и никогда не спасало от снов об ожогах.
Я часто спал в покоях моего господина, потому что не хотел оставлять его одного, хотя ничего не мог сделать, чтобы облегчить его страдания. В одну из таких ночей, во время Луны Волка, всего за несколько дней до первого праздника нового Великого Года, носившего название Пир Исхода, я проснулся и услышал, как мой господин стонет и мечется в постели. В мучительной агонии он отбросил одеяло, оно упало на меня, лежавшего на полу, на матрасе, и я принялся с ним сражаться, ослепленный и напуганный, пока не понял, что произошло, и прекратил борьбу. Дыхание Хакатри стало коротким и прерывистым – ха, ха, ха, ха, – и это напугало меня.
Потом, когда я собрался встать и подойти к нему, он успокоился и задышал ровнее. Я застыл на месте, слегка приподнявшись, и вскоре заметил тень в дверях спальни. Я выбрался из-под одеяла и увидел, что силуэтов не один, а два, один высокий, другой пониже, оба смотрели на лежавшего в кровати Хакатри.
«Убийцы, – решил я, и меня охватил ужас, но я тут же подумал: – Нет, только не в Асу'а».
Я хранил молчание, с огромным трудом удерживаясь от крика, который призвал бы всех домочадцев Хакатри, но обе тени застыли на пороге.
– Это разрывает мне сердце, – прошептала тень, что была выше, и я узнал Инелуки. Страх отступил, но мной овладело любопытство. Зачем он пришел в покои брата? И кто его спутник? – Он живет, но страдает каждый день, – продолжал Инелуки. – Иногда я жалею, что он не умер в Долине Змея.
Я не слышал, что ответил его спутник, быть может, ничего.
– Конечно, я готов ко всему, – продолжал Инелуки. – Никакое наказание не будет достаточным за его страдания. То, что они с ним сделали… я бы с радостью изгнал каждого трусливого паразита из наших земель.
Пока я всматривался в тени, спутник Инелуки наклонился к нему, и до меня донесся тихий шепот, подобный шелесту листвы по земле. И хотя капюшон скрывал лицо, я подумал, что знаю, кто пришел с Инелуки, и у меня на мгновение замерло сердце.
– Нет! – Инелуки не стал повышать голоса, но его ответ наполняли удивление и отвращение. – Никогда! Для меня он дороже всего на свете. Но я не знаю, как мы сумеем двигаться вперед, когда он в таком состоянии. Как он сможет быть Защитником, когда придет время?
И вновь я услышал сухой шорох шепота.
– Ты не дружишь со здравым смыслом, Омму, – сказал Инелуки. – Этот день никогда не настанет. Я уже говорил тебе и твоей госпоже. Он мой брат. Моя кровь.
Женщина в капюшоне пробормотала еще несколько слов, но на этот раз Инелуки ничего не ответил. Через мгновение они повернулись, и их тени исчезли из дверного проема, оставив меня дрожать на полу. Когда я поднялся на ноги, чтобы убедиться, что они ушли, я увидел, что лицо моего господина скрывается в тени от распахнутой двери, а глаза открыты, словно он все это время не спал. Потом Хакатри закрыл глаза.
На следующий день Хакатри послал за мной, сказав, что желает встретиться в садовой галерее Асу'а, которая опоясывала нижнюю часть огромного купола Ясиры, расположенного над Залом Тысячи Листьев. Галерея насчитывала два десятка шагов в ширину, здесь в небо тянулись деревья и другая растительность, в круглом лесу, будто висевшем в воздухе, было множество тропинок и скамеек.
Я сразу увидел своего господина, но не стал подходить, потому что он был с женой, леди Брисейю. Я тактично ждал на расстоянии, но довольно быстро понял, что у них долгий разговор, и уселся на скамейку среди густых зарослей. Легкий дождик падал сквозь открытые пространства в куполе, и листья папоротника подрагивали под каплями.
Я смотрел на крошечные фигурки придворных, гулявших на нижних уровнях, они не обращали на меня ни малейшего внимания, как будто я был голубем, смотревшим на них с высокой ветки. Воздух уже стал прохладным, наступил Сезон Увядания, и мне пришлось поплотнее завернуться в тунику: я гораздо сильнее чувствовал холод, чем народ моего господина.
Хакатри и его жена о чем-то оживленно беседовали. Конечно, я выбрал такое место, откуда не мог случайно их услышать, но вскоре понял, что зря старался: они не говорили вслух, а обменивались жестами, которые являлись частью языка зида'я. Меня это немного удивило, пока