Читать интересную книгу Жанна дАрк - Марк Твен

На нынешнем и на последующих заседаниях от Жанны требовали, чтобы она в точности назвала день своего освобождения, но этого она не могла сделать. Этого не разрешали ей "голоса". Более того, "голоса" не называли ей точной даты. Но после того как исполнилось пророчество, я всегда был убежден, что Жанна видела свое избавление в смерти. Но не в такой смерти! Исполненная божественного наития, неустрашимая в бою, она все же оставалась человеком. Она была не только святой, не только ангелом; она была также девушкой из плоти и крови, - такой же точно земной девушкой, как и всякая другая, полной нежности, чувствительности и любви. И вдруг - такая смерть! Нет, мне кажется, она не могла бы прожить те три месяца, предвидя такой исход. Вы помните, что когда она впервые была ранена, она испугалась и заплакала, точно так же, как сделала бы всякая другая семнадцатилетняя девушка, хотя она и знала за восемнадцать дней вперед, что будет ранена в тот самый день. Нет, она не боялась обычной смерти, и, как мне думается, обычная смерть была в ее представлении лишь таинственной гранью перед просторами жизни вечной, ибо на лице ее было выражение радости, а не ужаса, когда она произносила свое пророчество.

Теперь объясню, почему я так думаю. За пять недель до ее пленения в сражении под Компьеном "голоса" уже предсказали ей то, что должно было случиться. Они не назвали ей ни числа, ни места, но сказали, что ее возьмут в плен и что это свершится накануне праздника святого Иоанна. Она просила: если смерть неизбежна - пусть она будет мгновенной, если плен неизбежен пусть он будет недолгим, ибо душа ее возлюбила свободу и не приспособлена к ограничениям. "Голоса" не дали ей никаких обещаний, а лишь велели ей мужаться и твердо переносить все невзгоды и испытания. Но так как они не отказали ей в скоропостижной смерти, то такое полное надежд юное существо, как Жанна, естественно, удовлетворилось и этим, лелея свою мечту о жизни будущей. И теперь, когда ей внушили, что она будет "освобождена" через три месяца, мне кажется, она поверила, что умрет внезапно на своей постели в тюрьме; вот почему она была так счастлива и довольна - перед ней открывались врата рая, она навсегда избавится от бренных забот; и срок был так краток, и награда так близка... И это придавало ей силы, она выдержала и довела бой до конца, как и подобает солдату - спасай себя, защищайся, борись до последней возможности, а если ее нет, умри храбро, лицом к врагу.

Уже потом, когда она обвиняла Кошона в попытке отравить ее рыбой, убеждение (если только у нее было такое убеждение, а я уверен, что оно у нее было), убеждение, что ее "освободит" смерть в тюрьме, должно было значительно укрепиться, и это понятно.

Но я увлекся и отошел от главной темы. Жанну попросили точно назвать время, когда она будет освобождена из заключения.

- Я много раз повторяла, что мне не разрешено обо всем говорить вам. Меня освободят, но я должна испросить у моих голосов позволения сообщить вам, в какой именно день это будет. Вот почему я хотела бы, чтобы с этим не торопились.

- Так что ж, - твои "голоса" запрещают тебе говорить правду?

- Быть может, вам желательно узнать что-либо о короле Франции? Я повторяю еще раз, он вернет свое королевство. Я это знаю так же твердо, как и то, что нахожусь в вашем присутствии. - Она вздохнула и, после краткой паузы, добавила: - Меня бы уже не было в живых, если бы не это откровение, которое всегда утешает меня.

Ей задали еще несколько незначительных вопросов об одеждах снятого Михаила и его внешнем виде. Она отвечала на них с достоинством, но было заметно, что это ей причиняет обиду. Помедлив немного, она сказала:

- Я счастлива при его появлении; когда я вижу его, я чувствую, что пребываю вне смертного греха... Иногда святая Маргарита и святая Екатерина позволяют мне исповедоваться им, - добавила она совсем наивно.

Судьям опять представилась возможность расставить сети перед этой детской наивностью.

- Скажи, когда ты исповедовалась, думала ли ты, что находишься под бременем смертного греха?

Но ответ ей нисколько не повредил. Тогда судьи еще раз обратились к откровениям, ниспосланным королю, - к тем тайнам, которые они столь упорно пытались выведать у Жанны, но всегда безуспешно.

- Итак, королю явилось знамение...

- Я уже говорила, что ничего не скажу вам об этом.

- Знаешь ли ты, какое это было знамение?

- Не спрашивайте. Ответа не будет.

Речь идет о секретной встрече Жанны с королем; переговоры велись с глазу на глаз в присутствии лишь двух-трех посторонних. Стало известно - с помощью Луазелера, конечно, - что знамением этим явилась корона, удостоверившая истинность призвания Жанны.

Все это остается тайной и по сей день - я имею в виду происхождение данной короны - и тайна эта непостижима. Мы никогда не узнаем, настоящая ли корона спускалась на голову короля или только ее символ, чудесный образ, созданный воображением.

- Скажи, ты видела корону на голове короля, когда ему было откровение?

- Не могу вам сказать этого, я дала клятву.

- Не эта ли самая корона была предложена королю в Реймсе?

- Я полагаю, король возложил себе на голову ту корону, которая была в соборе; другая, более драгоценная, была ему доставлена позже.

- А ты ее видела?

- Я поклялась молчать об этом. Но, видела я ее или нет, я слышала, что она была драгоценна и великолепна.

Они терзали ее расспросами об этой таинственной короне до изнеможения, но так ничего и не выпытали. Заседание закончилось. Тяжелый это был день для всех нас.

Глава X

Суд отдыхал день, потом снова приступил к работе в субботу, 3 марта.

Это было одно из самых бурных заседаний. Трибунал вышел из терпения, и не без причины. Эти пять дюжин выдающихся церковников, известных тактиков и столпов закона, покинули свои высокие посты, где требовалась их неусыпная бдительность, чтобы прибыть сюда из разных провинций и совершить простейшее и легчайшее дело: осудить и послать на казнь сельскую девушку девятнадцати лет, которая не умела ни читать, ни писать, не разбиралась в уловках и хитростях судопроизводства, не могла выставить от себя ни одного Свидетеля, которой не разрешили иметь ни защитника, ни советника и вынудили вести дело самой против хищного волка-судьи и стаи подтасованных заседателей. Не пройдет и двух часов, как она будет сбита с толку, безнадежно запутана, разбита и осуждена. Никто в этом не сомневался. Но они просчитались. Два часа растянулись на много дней; то, что обещало быть лишь мелкой стычкой, превратилось в длительную осаду; простое и легкое - в действительности оказалось поразительно трудным; жертва, которую собирались сдунуть, как перышко, стояла нерушимо, как скала; и в итоге получалось - если кто-либо и имел право смеяться, то только лишь эта деревенская девушка, а не судьи.

Однако она не смеялась: - это было ей несвойственно; зато смеялись другие. Весь город хохотал в рукав; суд знал об этом, и его достоинство было жестоко уязвлено. Церковники не могли скрыть своей досады.

Итак, как я уже сказал, заседание было бурным. Все видели, что эти люди задались целью вырвать сегодня у Жанны такие признания, которые должны были ускорить судебный процесс и привести его к желаемой развязке. Это свидетельствует, что, после всех своих многочисленных проб и экспериментов, они по-прежнему не знали ее. Начался жаркий бой. Вопросы задавались не одним лицом, а при активном участии всей коллегии. Жанну обстреливали отовсюду. Судьи засыпали ее вопросами, и она вынуждена была охлаждать их пыл и просить их вести огонь поочередно, а не всем взводом сразу. Начало было обычным:

- Мы еще раз требуем, чтобы ты принесла присягу - говорить только правду и отвечать на все вопросы.

- Я намерена отвечать на вопросы, предусмотренные обвинительным актом. Если же пожелаю сказать больше, скажу лишь то, что сама найду нужным.

- Сражение на прежних позициях возобновилось с небывалым ожесточением, дрались за каждый вершок, прибегали к угрозам и запугиваниям, но Жанна не сдавалась, и наступающие решили действовать в обход. Полчаса ушло на расспросы о видениях: во что они были одеты, какие у них волосы, каков их внешний облик и тому подобное, и все это в надежде выудить хоть что-нибудь такое из ее ответов, что могло бы ей повредить; результат был равен нулю.

Не забыли, конечно, и ее мужской одежды. Пережевав десятка два давно известных вопросов, выдвинули два-три новых.

- Просили ли тебя когда-нибудь король или королева снять мужскую одежду?

- Это к делу не относится.

- Думаешь ли ты, что совершила бы грех, если бы снова облеклась в одежды, приличествующие твоему полу?

- Я служу господу богу и повинуюсь его велениям. Немного погодя они стали расспрашивать о знамени Жанны в надежде приписать ей колдовство и магию.

- Носили ли твои солдаты подобие твоего знамени на своих флажках?

- Да. Копьеносцы моей личной охраны. Это делалось для того, чтобы отличить их от других войск. Причем не по моему желанию, а по их собственному.