я подумал, что это странно, но потом обнаружил, что легче залезать в дамский карман, чем в мужской, по следующей причине: большее количество людей работают вместе, и мальчик окружен более старшими товарищами, прикрывающими его от глаз прохожих; кроме того, это приносит больший доход.
В субботу в компании трех человек я отправился на прогулку от Флауэр-энд-Дин-стрит вдоль Чипсайда. Это были молодые люди в возрасте от девятнадцати до двадцати пяти лет, одетые по моде. Я был одет в костюм, подаренный мне после выхода из тюрьмы: касторовую шляпу, черную куртку и такие же брюки, а также на мне был черный шелковый галстук и шейный платок — то есть я был одет как сын джентльмена. Мы зашли в кондитерскую на Сент-Полз-Черчъярд около половины второго и взяли себе пирожных. А мои спутники наблюдали за женщинами, входящими в магазин, до тех пор, пока, наконец, не последовали за одной из них на улицу, взяв меня с собой.
Так как это был мой первый опыт, связанный с кражей у женщин, я полагаю, что они и сами очень нервничали. Но они хорошо натаскали меня в течение двух-трех дней после моего выхода из тюрьмы. Они стояли напротив меня, когда Эмили ходила взад и вперед, а я практиковался на ее кармане, вытаскивая из него то женский кошелек на застежке под названием «портмоне», то другие предметы. Таким образом, я имел некоторое представление о том, чего от меня ожидают. Один молодой человек шел впереди меня, другой от меня по правую руку, а третий сзади; женщина находилась от меня с левой стороны. Я «провентилировал» (то есть прощупал) ее карман, когда она остановилась у витрины торговца трикотажными изделиями; тогда же я вытащил у нее кошелек и передал одному из молодых людей, и мы немедленно пошли в дом на Гилтспур-стрит. Там мы рассмотрели содержимое кошелька. Кажется, в нем лежал соверен и 17 шиллингов, не могу сейчас утверждать, сколько именно. Кошелек мы, как обычно, выбросили и пошли вниз по Ньюгейт-стрит в Чип-сайд. Там мы вскоре раздобыли еще четыре кошелька и в пять часов пошли домой. Я помню, как они хвалили меня потом в тот вечер дома за мою сноровку.
По-моему, мы больше не выходили на дело до вторника, а в этот и на следующий день у нас был хороший улов: он составил около 19 фунтов каждому. Воры всегда позволяют мальчику увидеть, что находится в кошельке, и дают ему его долю, равную с остальными, потому что он действует исключительно под их прикрытием. Если они теряют мальчика, они не могут ничего делать, пока не найдут себе другого. На свою долю, которая составила около 19 фунтов, я купил себе серебряные часы и золотую цепочку. Приблизительно в это же время я купил себе пальто и носил его на левой руке, чтобы прикрывать свои движения.
Несколько недель спустя мы пошли в Суррейские сады, где я украл кошельки у двух женщин. В одном из них было несколько французских монет и кольцо, о котором позднее появилось объявление в газете, что оно было либо потеряно, либо украдено в этом саду. В тот раз у нас был хороший улов, и мы подумывали о том, чтобы пойти туда еще раз, когда меня поймали на Флит-стрит. У моих сообщников не было возможности помочь мне, хотя они перепробовали все, чтобы дать мне скрыться. Они не могли сделать это, не навлекая на себя слишком больших подозрений. Мне дали три месяца заключения в тюрьме на Бридж-стрит, Блэкфрайарз.
Это случилось незадолго до Рождества 1840 года. В заключении я не питался тюремной едой, а получал хорошее питание благодаря доброте своих товарищей на воле, которые подкупали тюремных надзирателей. На завтрак у меня был чай, хлеб с маслом и часто холодное мясо. Мясо и всевозможные кондитерские изделия присылали мне из столовой, находившейся за пределами тюрьмы, и мне разрешали бодрствовать до более позднего часа, чем другим заключенным. В течение трех месяцев, которые я провел в тюрьме, я научился курить, так как мне передавали сигары.
Когда я вышел на волю, мы часто ходили в театры, и я не раз добывал по шесть-семь дамских кошельков в задней части лож при выходе из них. Это было время, когда огромной популярностью пользовались пантомимы. К женщине легче залезть в карман, если с ней несколько детей, которые отвлекают ее внимание, нежели к женщине, которая пришла одна.
Мы выходили на дело раз или два в неделю, иногда сидели дома целую неделю и делали вылазку в воскресенье. Я часто таскал кошельки, спускаясь по ступеням у церкви в Спитлфилдзе. Думаю, я делал это сотни раз. Эта церковь находилась неподалеку от нас, и до нее было легко добираться.
Мы ходили в музей мадам Тюссо на Бейкер-стрит, и там нам сопутствовала удача. Тогда мы нанимали рессорную двуколку, чтобы ездить на Эпсомские скачки (проводятся ежегодно с 1730 года на ипподроме «Эпсом-Даунс» в мае — июне; главные из них Дерби и Оукс. — Пер.), но женщин с собой не брали.
Обычно меня использовали больше на улице, чем в местах развлечений. Все очень боялись, что там может появиться мой отец или кто-нибудь из моих друзей и увидеть меня там.
Когда я был на Эпсомских скачках, вскоре после окончания скачек Дерби, я был вынужден против своей воли заняться двумя дамами, которые входили в экипаж. И они меня «засекли». Тут же поднялся крик, но меня увели двое моих товарищей. Третий оказался у них на пути и задержал их. Его взяли по подозрению в краже, судили, и он получил четыре месяца тюрьмы.
Я остался с другими людьми, и мы нашли еще одного на его место. Когда срок его заключения истек, мои товарищи поехали его встречать, и он в течение какого-то времени после этого не выходил на дело — почти две недели. Потом мы стали ходить на дело и были более или менее удачливы. Один из наших людей тяжело заболел и умер в Бромптонской больнице. Как и другие парни, которые отвлекали внимание при совершении кражи, он обычно хорошо одевался и хорошо выглядел. Главной его работой было охранять меня и вытаскивать из затруднительного положения, так как я был стержнем нашей шайки.
Приблизительно в это время, насколько я помню, когда мне было тринадцать лет и два месяца, я впервые стал содержать женщину. Мы занимали меблированные комнаты. Она была высокой, худой, изящной девушкой лет пятнадцати, с очень приятной внешностью.