На именинах у Валеры Филатова, празднуемых в загородном доме в Красногорске, Саша, узнав случайно об излишней осторожности Князевой, смеялся. Громко, долго, пьяно. Спрашивал ни то у неё, ни то у себя, в кого Анька такая недоверчивая и пугливая.
Девушке было не до смеха ни четырнадцатого августа, ни сейчас. Пчёлкину, который потом с Белым говорил, на пальцах — что в его понимании значило доходчиво, с обилием мата — объяснял, почему Саня вообще в тряпку молчать должен, тоже было не очень-то и забавно.
Особенно, когда Аня ему перекись на лицо лила, раны обрабатывая после «ответа» Белова. У брата почти вошло в привычку бить Вите голову — что на свадьбе на него обвинения накинул безосновательные, что в кабинете пистолетом, пусть и пустым, но грозил так, как ни один картёжник не блефовал, что теперь, когда Пчёла девушку свою защитить пытался от излишней Саниной опеки, кулаками махал.
Витя Князевой не жаловался. Лишь губы поджимал, сдерживая скулёж мелкой саднящей боли в битой скуле, и выдыхал, когда Анна дула на рану, в уголок рта целовала, шепча что-то тихое. Сердцу сладкое.
Князева даже на премьеры пьес, какие озвучивала, не ходила — вплоть до двадцатых чисел августа. Всё боялась, что случайно узнает её кто, что мужчина, сидящий высоко над сценой с наушником в ухе, явно поймёт, кто озвучивал голос подруги главной героини, и на Князеву косо взглянет.
Анна поняла, что была близка к паранойе, когда с Витей переживаниями поделилась, а после собственных слов захохотала безумно. Сама не верила в то, что говорила, как звучала для Пчёлкина со стороны.
Он думал сказать ей увольняться. Хватит нервы портить — ещё успеется. Потом подумал; не за чем с горяча, наверно, рубить, Аня и без того дёргается сильно. И если так сильно в «отказ» пойдёт, то только напугать её может.
Предложил, что с девушкой может пойти на премьеру «Баварского канкана». Князева с сердцем, бьющимся с тактом бомбы, согласилась.
Пошли на спектакль за день до путча. Витя восемнадцатого августа застегивал запонки на рубашке, когда Аня, ругаясь себе под нос, всё решала, какое украшение надеть. Мужчина посмотрел на неё взглядом, который девушка растолковать не смогла, и посоветовал остановиться на излюбленной серебряной подвеске.
А после постановки он вернул Князеву к себе домой и снял с неё всё, кроме той самой подвески.
Аня не знала, покраснела ли сильно, но щёки почувствовались горячими. Девушка сглотнула слюну, скопившуюся в горле; Белова вытянулась, отталкиваясь ногой от стены.
За стеклянной дверью появилась морда чёрного Линкольна Карельского.
Ольга взглянула на водителя, на Анну взгляд перевела, улыбаясь глазами:
— Езжай.
— А ты? — моргнула глазами Князева в недоумении, сбрасывая с мыслей морок и воспоминания. Белова всё так же улыбалась, когда притянула подругу к себе за прощальным объятьем, и отмахнулась:
— За мной Сашка скоро заедет.
— Может, всё-таки, поедем вместе? Вроде, по пути… — предложила Аня, не горя особым желанием садиться в одну машину с Максом — телохранителем Белова; неудобно было пользоваться временем и автомобилем Карельского, тем более в одиночестве, без компании Ольги.
Бывшая Сурикова в ответ только захохотала, сверкая чуть веселыми от шампанского глазами:
— Не кусается он, Анечка, — и чуть крепче подругу обняла так, что Князева, не зная, куда руки с подарками деть, пальцами уткнулась в плечи Беловой. — Давай, до завтра!
— До завтра, — кивнула девушка, и, осознавая, что теперь точно покраснела почти что безбожно, напоследок напомнила: — На Патриарших, к семи часам!
— Помню! — кинула ей вслед Ольга и рассмеялась снова. Анна, уже выбежавшая на ступени ателье возле Третьяковской, не услышала её смеха за стеклянной дверью.
Белова на каблучках, стук которых слышался на несколько пролётов выше, подошла к окну, помахала рукой — знак одновременного прощания с Князевой и приветствия с Максом. Карельский ей кивнул с привычной хмуростью и под взором жены своего босса легко развернулся кругом, помчался с Анной по улицам Москвы. Вероятно, на Скаковую.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ольга чуть постояла у лестницы, помолчала в попытке вспомнить, привела ли в порядок свой костюм, какой планировала на Анино день рождение надеть. Вроде, уже даже погладила красное платье, и оно в шкафу висело — у самой стенки, чтоб не помялось случайно.
И тогда она набрала номер Саши.
Первые гудки девушка за мыслями своими не заметила, отчего встрепенулась, когда услышала с другого конца провода знакомое:
— Белов.
— Саш, вы скоро?
— Скоро, Оль, — Саша затянулся, стоя у окна. Ещё сделал это так непринужденно, словно ничем и не занимался. Бригадиры же обступили стол Белова со всех сторон, нависая над переводчиком, перечитывающим письмо, пришедшее сегодняшним утром от французов.
Переговоры с парижанами шли уж очень медленно и, по мнению Космоса, тухло. Понимал это и Буревский — какой-то там кандидат филологических наук, знавший французский так, как, наверно, сам Наполеон не знал. Оттого Иван Аристархович и зажевывал губы, дочитывая послание, подписываемое рукой мсье Делажа — видно, переживал стать гонцом, принесшим плохую весть.
Он-то точно знал, что с такими «счастливчиками» делали разгневанные короли.
Пчёла поднял на Саню взгляд. Оля, Оля… Витя помнил; Анна, за завтраком наливая мужчине своему чаю, сказала, что с Беловой собирается за платьем, в каком не видела особой необходимости.
Пчёлкин у бригадира спросил громким шёпотом, чётко проговаривая каждый слог:
— А-ня где?
Саша поджал губы в недовольстве, что за долгие месяцы не пропало нисколько, а только крепче становилось, к смеху Пчёлкина. У жены спросил:
— Тут Пчёла интересуется, Анька с тобой?
Ольга в трубке засмеялась так, что даже Витя услышал, а потом ответила что-то такое, что услышать смог только сам Саша. Белый чуть помолчал, Пчёле отрицательно качнул головой и сделал вид, что рулил автомобилем.
«С Максом»
— Белый, заканчивай трындеть, — кинул в раздражении, смежном с нервами, Космос. Махнул Белову. Саня кивнул, о какой-то бытовухе Ольку спросил по-быстрому и только потом сбросил. Напоследок сказал, что любит «заразу».
Белов затянулся снова и занёс руку над головой Холмогорова, словно ему на волосы пепел стряхивал. Кос обернулся, как что-то неладное почуял, и с возмущенным гласным звуком перехватил запястье, отбрасывая его в сторону.
— Э, Белый, болван, что ли?!
«Вот два балбеса!..»
Пчёла бы засмеялся, подначил бы Коса дать Белому по тыкве, сам себя выставляя не меньшим дураком, если бы не было кома в горле от напряженного молчания Буревского. Вместо того он автоматическую ручку взял. Принялся щёлкать ею.
Щёлк-щёлк. Пишет — не пишет. Щёлк-щёлк. Пишет — не пишет.
— Что вы, как дети маленькие? — воскликнул Валера и посмотрел на бригадиров так, как даже злая учительница не смотрит на хулиганов с задней парты. Саня криво усмехнулся, потянулся, по итогам, к пепельнице и кинул:
— Всё-всё, спокойно.
Он на Холмогорова обернулся и спросил тоном одновременно задорным и отстранённым.
— Ты чего заводишься с полтычка?
И раньше, чем Космос ответил, кривя лицо, чем сам замахнулся, Белый подбился под правый бок переводчика. Саня локоть положил на спинку своего кресла, в котором сидел, как его Пчёла называл за глаза, дядя Ваня, и спросил у переводчика, наклоняясь сильно вперёд:
— Ну, что скажете?
Выглядел, да и говорил, как демон. Только за правым плечом стоял, не за левым. Иван Аристархович поднял указательный палец, прося ещё немного помолчать, и на окончание письма взглянул поверх стёкол очков с сильно «плюсовыми» диоптриями.
У Вити от тишины не идеальной, разрушенной щелчками механизма ручки и ходом пяти пар часов, на стене и четырёх запястьях, мелко затрусило обратную сторону коленей. Он не уставал от разборок вживую, от стрелок — Пчёла на них почти отдыхал, давал волю своему ТТ-шнику. Но было бы попросту обидно за потерянное время, если бы этот Делаж под самый конец долгих, откровенно муторных переговоров, идущих с июля, решил всё-таки разобраться «по-мужски».