— Мария Ивановна, я вам благодарна за предложение. Но мне очень неудобно обременять вас, честное слово. И Петра Абрамовича тоже. Он уже третий раз ищет её, а она сама находится. Я, пожалуй, откажусь. Так стыдно, так стыдно! Он совершенно впустую поднимает столько народу…
— Ой, Лидочка, шо вы говори-и-те? — почти запела детским голоском огромная Мария Ивановна, — Прекрати-и-те угрызаться. Я вас умоляю. Цэ ж их работа. В общем, решили, я сейчас Светочку забираю до нас. И какой садик, я вас умоляю? Садик не поможе. Она ж в основном пропадае по ночам. Вечером вам всё равно придётся забирать её из сада домой. Лучше нехай расскаже, где она блукала всю ночь. Мине очень это интересно.
— Ну, доця, давай рассказывай, где ты была всю ночь.
— Я не блукала. Я пошла на спектакль. А все мои ложи были позаняты. Я залезла на галёрку. А в антракте я легла на скамейку, чтоб меня не увидели, и совсем нечаянно заснула. Потом проснулась, а уже всё кончилось. Меня даже дядя Лёня чуть не застрелил. Потом понял, что это я и хотел оставить меня ночувать на проходной. Даже тулуп постелил. А я не захотела и пошла домой.
— И он отпустил тебя одну?
— Нет, я сама убежала, потому что он пошёл курить с переляку.
— С какого переляку? — удивилась Мария Ивановна.
— Перелякався, когда я загремела скамейкой на весь театр.
— И как же ты не побоялась идти одна ночью? — мама прижала меня к себе.
— Я боялась, что ты будешь меня шукать и сильно плакать. И боялась, что угроза на тебя заругается. А больше никого я не боялась, даже Константина не забоялась.
— Какого ещё Константина?
— Такого, в длинном пальто и с аккордеоном в наволочке. Он твой знакомый, мамочка, правда, же?
— Костя, мой аккомпаниатор из филармонии что ли? Такой высоченный и худющий?
— Ага.
— Так что ж он тебя домой не проводил! — вскрикнула мама.
— Проводил, проводил. У него ноги шатались, и он проводил меня взглядом. До самого угла. И потом ещё махал мне руками. И я ему тоже махала, пока не завернула на Карла Маркса.
— Ну, зачем, зачем ты пошла в театр? Мало ли что могло случиться? Сейчас такой бандитизм! Спроси у Марии Ивановны. Она сама трясётся от страха за своего Мазуркевича.
Я посмотрела на Марию Ивановну. Её красивое лицо сморщилось и покраснело. А синие-пресиние глаза наполнились слезами.
— Та хиба ж сейчас страх? Вот когда он работал на Молдаванке в Одессе, та кажну ночь перестреливался с биндюжниками, ото був страх. Он же ж был тогда простой милиционер. Одягайтэ её, Лидочка. Хорошо, шо она не заболела. На дворе так похолодало.
— Когда утром я увидела её, спящую на каменном полу, всё! — думаю, воспаление лёгких обеспечено! Трогаю лоб, меряю температуру — нормальная. По-моему, она так намёрзлась во время войны, что её никакая простуда не берёт. Может простуда позже вылезет?
— Не волнуйтесь за это! Я за раз простуду с неё выгоню. Или мы не одесситы? Ой, я как узнала, что вы тоже с Одессы, то я стала считать вас просто родными людями. И вы так считайте.
Мама положила в мешочек мои байковые платья, две пары чулочков. Вытащила из чемодана моё старое зимнее пальто, Бабунин подарок. Конечно, я выросла из него и рукава стали короткими, но по длине ещё, куда ни шло.
— Ой, она ж голодная, надо покормить бы… — засуетилась мама.
— Та вы шутите, Лидочка! — запищала Мария Ивановна, — Или у меня шо покушать не найдётся? Мы ж с Петей кролей развели. Так у меня с вечера такое жаркое, шо пальчики оближешь.
— Ладно, на пару дней. Она очень быстро надоест вам.
— Я вас умоляю! Та пусть погостит. Договоримся. Когда у вас вечер свободный, то и заберёте. И знайте, для нас большая честь познакомиться з вами, Лидочка. Петя тоже театрал. Можно сказать, шо он влюбился в ваши образы.
Мария Ивановна мне сразу понравилась. Казалось, я давно знаю её. Говорила так, как все наши соседи с Преображенской. И я помалкивала. Боялась, вдруг что-нибудь ляпну, и мама передумает. Смущало, что Мария Ивановна оказалась женой того самого Мазуркевича, который только что снился мне в страшном сне.
Мазуркевичи жили совсем рядом, через улицу, прямо за детской площадкой. Из нашего окна даже была видна крыша их маленького домика.
По дороге я молчала, потому что волновалась перед встречей с Мазуркевичем.
— Светочка, называй меня Муся. Хорошо?
— Хорошо. А Мазуркевич дома?
— Не, он только вечером придёт. И то неизвестно…
Я немного успокоилась.
Пока Муся разогревала жаркое, я стояла посреди большой комнаты и любовалась всякими красивыми предметами. Снаружи домик смотрелся маленьким и стареньким. Я не ожидала, что в нём может поместиться такая большущая комната. Она называлась залой. Посреди этой залы стоял длинный стол. Такого огромного стола я никогда не видела. И весь обставлен стульями. Я умела считать только до десяти — а стульев было… — не сосчитать. На фоне белой-пребелой стены стояло пианино. В его чёрной блестящей поверхности отражалась почти вся комната. Но больше всего меня поразила люстра над столом. Она была точь в точь как в театре, но намного меньше. У стены между двумя маленькими окнами стоял стеклянный шкаф. Он упирался прямо в потолок. Муся назвала его буфэтом. Чего только не было за стёклами этого буфэта! Жанна бы сказала: ни в сказке сказать, ни пером описать. Во-первых, там сияли всякие вазы, бокалы, рюмки. Стопка золотых тарелок и такое же блюдо с картинками. Особенно моё внимание привлекли разные фигурки — куколки и крохотные животные: кошечки, собачки, птички и даже слоники, как у Лидии Аксентьевны. «Вот теперь мне не будет скучно. Я теперь всё время буду любоваться на эту красоту». В углу на маленькой тумбочке стоял чёрный телефон, как в театре на проходной. Была ещё одна маленькая тёмная комнатка, но я ничего не успела разглядеть в ней, так как Муся позвала меня на кухню.
На кухне журчал кран.
«Вот это да! Кран прямо в доме!