щёки горели победным и злым румянцем.
— Входите, — растерянно прошептала я, будто предчувствуя беду.
— Брехуха! Брехуха! — вместе громко заорали девчонки, — Ты всё набрехала! Маленький Мух! Ха-ха! Не было никакого Маленького Муха! Был Маленький Мук! Он был карлик и у него были башмаки-скороходы! — девчонки переглядывались, хохотали, держась за животы. — А она! Партизан, красные звёзды, какой-то дурацкий ветер Боря! Катакомбы! — Элька от напряжения даже присела, а Ритка продолжила с ехидной гримасой, — И где ты видела в Одессе верблюдов? Нам папа рассказал, что верблюды водятся только в пустынях!
— И неправда! В Одессе тоже водятся! Я сама видела! — в негодовании кричала я девчонкам в ответ на обвинения.
— Нету, нету! Ничего там нету в твоей вонючей Одессе! Нам про Маленького Мука вчера рассказала учительница Нина Васильевна! Это такая сказка и в ней всё по сказочному правильно! А ты брехуха — ай-яй-яй! — орала во всё горло Ритка.
Продолжая скандировать «Ты брехуха, ай-яй-яй, ты брехуха, ай-яй-яй!», девчонки бегом спустились по лестнице. Я долго стояла на пороге, хватая воздух открытым ртом, но никак не могла вздохнуть полной грудью, чтоб заплакать, зарыдать, закричать. И слёз не было. Во мне бушевало новое чувство, чувство потери чего-то огромного, важного и необходимого. Будто перед самым носом захлопнулся люк в прекрасный таинственный мир, который ещё недавно был распахнут надо мной в танке. Это я поняла через много лет жизни. А тогда в пять с половиной лет мне не дано было ещё понимать такое. И что-то невидимое, тихое, тяжёлое навалилось на меня откуда-то сверху, и давило, давило, давило…
Мама застала меня распластанную на кровати, бессмысленно смотрящую в угол потолка на пыльную лепнину.
— Что с тобой, Ветуня? Ты не заболела? — снимая пальто, спросила мама.
Я молчала. Единственно, что до меня дошло, это то, что мама уже пришла со спектакля. А я бросилась на кровать после ухода девчонок. Значит, я таращусь в потолок уже много часов.
— Почему не разделась? Почему не спишь? — мама умывала лицо над тазом.
Я молчала.
— Я к тебе обращаюсь. Почему не отвечаешь?
Я молчала. То есть, я хотела ответить маме, и даже мне казалось, что я отвечаю, но рот мой не открывался.
— А макароны почему не ела? Я к кому обращаюсь, отвечай! — мама уже разогревала на примусе сковородку с макаронами.
Я молчала. Тогда мама села на край моей кровати и стала сильно трясти меня за плечи, глядя на меня в упор. Я тоже смотрела на неё в упор. Тряска сделала своё дело — я всхлипнула, и из моих глаз покатились слёзы.
— Ну что с тобой, доця? Ты что-то натворила? Ну, признавайся, я не буду тебя ругать!
Говорить я не могла. Моё нутро извергало такие звуки, о которых я даже не подозревала. Не знала, что могу так рыдать и кричать одновременно. Мама хватала меня за руки, тоже кричала, не понимая, что со мной происходит, пыталась успокоить. А я не хотела успокаиваться, я нутром чувствовала, что нужно орать ещё громче — тогда станет легче. И я орала изо всех сил. Тогда мама стащила меня на пол и резко вылила мне в лицо ковш холодной воды. Я замолчала. Переодев в сухое, мама уложила меня на свой пружинный матрас, прилегла рядом, обняла и тихонько запела «Мисяць на нэби». И как всегда на словах «тыхо по морю човэн плывэ», я уплыла в том «човни» в тёплый сладкий сон. С тех пор я больше никогда не спала на моём шуршащем матрасе.
МОЯ ТАЙНА
Утром мама долго пытала меня, почему я вчера плакала. Она была уверена, что я натворила что-то ужасное и не хочу признаваться. А я ничего не могла объяснить ей, так как и сама толком не понимала своего поведения. Мне почему-то было стыдно признаться, что я всё набрехала про Маленького Мука, что девчонки разоблачили меня и что мне очень больно. Поэтому я сказала маме:
— Я ничего не натворила. Честное слово! Просто я долго смотрела в окно, там шёл дождь. И танка уже не было, и никого не было. И даже Найды не было. Мне стало та-ак скучно, мамочка, что просто не захотелось дальше жить. Мне так скучно, так скучно…
— Боже, да тебя к врачу надо… — мама со страхом посмотрела на меня — Нет, лучше добиться детского сада. Там много детей, игрушек. Там некогда скучать, — слово «скучать» она произнесла с презрением.
Лучше б она этого не говорила.
— Нет! — заорала я так громко, что сама испугалась. — Не надо в садик! Садик ещё хуже! Я не люблю садик! Там мёртвый час! Мамочка, родненькая! Я больше никогда не буду скучать, честное слово! Только не в садик.
— Во первых не мёртвый а тихий час. А во вторых ты просто дурью маешься. Буду добиваться садика. Решено!
До самой зимы мама добивалась детского сада. На моё счастье сада она не добилась. Только помню, что по этому поводу она жаловалась Полине. Вроде нужно было пойти на свидание с каким-то заместителем, она не пошла, так как понимала, что ему нужно было на самом деле. У работников искусства своего детского сада не было, поэтому какой-то заместитель должен был сунуть меня в детский сад от тракторного завода. Мама не пошла на свидание, и меня не сунули в сад тракторного завода. При этом мама загадочно хихикала.
В один из вечеров, мне опять стало невыносимо скучно и одиноко. Я боялась, что вот-вот начну дурью маяться — смотреть в потолок и громко плакать. Изо всех сил терпела, чтоб не замаяться этой дурью. Потом вдруг резко встала с табуретки, надела новое зелёное пальто, новые коричневые ботиночки, заячью шапку с помпоном и, несмотря, что уже давно стемнело, вышла из дому. Стоял холодный, прозрачный до самых звёзд, предзимний вечер. Определённой цели у меня не было. Я просто пошла по пустынному двору, вышла за ворота и пошагала по освещённой улице знакомым маршрутом в сторону театра. Настроение улучшилось сразу, как только я очутилась на освещённой фонарями площади Кирова. На площади было много народу. Из радио на