Читать интересную книгу Приключения русского дебютанта - Гари Штейнгарт

— Ага, — согласился Владимир, с хлюпаньем высасывая лимон. — Путеводная звезда. Ловлю тебя на слове, Томми.

И с чего он взъелся на этого бедолагу? Не только ревность была тому причиной, но и… что? Ощущение чересчур сильного сходства между ними? Да, в некотором роде Томаш с Владимиром были земляками. Если подумать, за вычетом пафоса и синтетической одежонки, мало что отличало Владимира от его бывших социалистических братьев, с детства обожавших Юрия Гагарина, поглощавших ежедневно домашний кефир ради сомнительных оздоровительных целей и мечтавших когда-нибудь покорить Америку с помощью бомбардировок.

Томаш реплики Владимира игнорировал.

— Мне выпала честь, — продолжал он, — быть спутником Морган с 12 мая 1992 года по 6 сентября 1993-го. Утром 7 сентября она прекратила нашу любовную связь, и с тех пор мы верные друзья.

Томаш бросил умоляющий взгляд на бутылку водки, стоявшую перед Владимиром, потом уставился на свои разбитые мокасины. Стоило этому нелепому губошлепу открыть рот — красные уши дергались на каждой согласной, — как Владимир понял: Томаш не врет, ему больше нечего скрывать. Бедняга. Кому приятно признаваться в провале на любовном фронте. Но еще сильнее Владимир пожалел Морган, когда представил этого замухрышку с большим плоским носом и нечистой кожей с ней в постели. Чем она, черт возьми, думала? Или для нее восточноевропейский слюнтяй — нечто вроде сексуального фетиша? А если так, то кто тогда Владимир?

— Что ты об этом думаешь, Альфа? — спросил Владимир у товарища Томаша.

— Я никогда не знал любви, — признался Альфа, теребя телефонный шнур. — Женщины не считают меня подходящим парнем. Да, я живу один, но мне есть чем заняться… я очень занят сам с собой.

— Вау, — уныло произнес Владимир.

В обществе этих двоих он чувствовал себя растерянным и запутавшимся, будто его лишили законного места изгоя в социальной иерархии.

— Вау, — повторил он, пытаясь придать междометию легкомысленную калифорнийскую интонацию.

Вернулась Морган. Упорно не глядя ни на нынешнего, ни на бывшего любовника, она возилась, стаскивая галоши, на которые налип снег.

— Знаешь, твои друзья мне действительно начинают нравиться, — сообщил ей Владимир. — Но все равно не верится, что вы с Томашем когда-то делили постель. Его ведь не назовешь…

— С вашей точки зрения, я — ничтожество, — без обиняков высказался Томаш. — А может быть, придурок или зануда. — Он отвесил легкий поклон, словно желая показать, сколь комфортно чувствует себя в этих ролях.

— Томаш — чудесный человек — Сняв свитер, Морган осталась лишь в знаменитой шелковой блузке. Трое восточноевропейцев умолкли, разглядывая ее фигуру. — Тебе есть чему у него поучиться, — продолжала Морган. — Он не эгоист, как ты. И даже не преступник. Вот так!

— Простите, если я что-то путаю, — возразил Владимир, — но мне кажется, что подрыв стометровой статуи в центре Старого города является преступлением.

— Он знает об уничтожении Ноги! — вскричал Томаш. — Морган, как ты могла проговориться? Мы же повязаны кровью!

Альфу эта новость тоже потрясла. Он прижал руку к нагрудному карману, в котором скорее всего покоились столованско-английский словарь и парочка дискет.

— Он рта не раскроет, — заверила Морган столь скучным тоном, что Владимир поежился. — Я располагаю кое-какой информацией насчет его «ПирамидИнвеста»…

Рта не раскроет? Располагаю информацией? Ого, какая крутая Морган!

— Послушай, — обратился к ней Владимир, — разве мы не подвергались некоторой опасности, проживая в этом дрянном панеляке, трахаясь так, что земля тряслась (Томаш слегка нахмурился), в то время как в соседней комнате сложены сотни килограммов семтекса?

— Не семтекса, — поправил его Альфа. — Мы предпочитаем си-4, американскую взрывчатку. Мы доверяем только Америке. В нашем мире не осталось ничего хорошего.

— Вам, ребята, самое место в рядах «Молодых республиканцев»[58], — заметил Владимир.

— С си-4 легко управляться, — продолжал Альфа, — и тротиловый эквивалент у нее сто восемнадцать процентов. Если разместить ее через… гм… через определенные интервалы внутри Ноги и привести в действие извне, то в результате верх Ноги свернется… То есть верхняя часть рухнет в полость Ноги. Очень важный момент: никто не пострадает.

— Надо полагать, ты — эксперт по взрывчатке, — сказал Владимир.

— Мы оба учимся в Государственном университете Правы, — пояснил Томаш. — Я на факультете филологии, а Альфа — на факультете прикладных наук Я разрабатываю теорию уничтожения Ноги, Альфа занимается взрывчатыми материалами.

— Точно. — Альфа помахивал руками, спрятанными в карманы, отчего полы его бушлата топорщились, как крылья у взлетающей птицы. — Как у вас говорится, он — интеллектуал, а я — материалист.

— Не пойму, — покачал головой Владимир, — почему бы вам обоим не пойти работать в какую-нибудь толковую немецкую фирму на площади Станислава, куда берут иностранцев? Уверен, с компьютером вы умеете обращаться, а ваш английский просто супер. Если научитесь немного болтать на офисном дойче, а заодно прикупите новые теннисные туфли в «К-марте», то будете грести кроны лопатой.

— Работа в фирме, о которой вы упомянули, нам не претит, — ответил Томаш таким тоном, словно Владимир собрался его нанять. — Мы хотели бы жить приятной жизнью и делать детей, но, прежде чем строить собственное будущее, мы обязаны разобраться с нашим печальным прошлым. — Он многозначительно посмотрел на Морган.

— Ясно, — сказал Владимир. — И, взрывая Ногу… вы разбираетесь с этим, как его… А, ну да, с вашим дурацким прошлым!

— Ты не знаешь, сколько выстрадали их родные! — внезапно вмешалась Морган.

Она впилась во Владимира мертвыми серыми глазами, ее политическими глазами, а может быть, за этим взглядом скрывалось и настоящее горе.

— О да, — подхватил Владимир. — Ты как никогда права, Морган. Откуда мне знать? Ведь мои родители — Роб и Ванда Хенкель из Сан-Диего, штат Калифорния; здоровое детство на Тихом океане, прибой бьется о мои крупные загорелые ноги, потом отбываю срок в университете — четыре года, и вот я перед вами, Бобби Хенкель, старший менеджер по брендам слабительного «Лейся, песня» для западного региона… Точно, Морган, будь любезна, расскажи, каково это, родиться в этой части света. Тут все так экзотично и как бы немножко грустно, надо же… Сталинизм, говоришь? Репрессии, да? Показательные процессы, у? Обалдеть.

— У тебя все иначе, — пробормотала Морган, поглядывая на Томаша в поисках поддержки. — Ты из Советского Союза. Твоя страна вторглась сюда в 1969 году.

— У меня все иначе, — повторил Владимир. — Моя страна. Это ты ей наплел, Том? Так выглядит мир глазами Альфы? Ах, дорогие мои дураки… Знали бы вы, как мы трое похожи. Мы одной кондовой советской сборки — как «лады» и «трабанты», только люди. Мы — конченые люди, братки. Можно взорвать все Ноги на свете, можно выступать с речами и нести ахинею на Старогородской площади, можно эмигрировать в солнечный Брисбен или на Золотой Берег Чикаго, но если ты вырос при этой системе, на этой незабвенной серой планете наших отцов и дедов, ты обречен. Выхода нет, Томми. Вперед, зарабатывай деньги сколько влезет, высиживай американских деток, но через тридцать лет ты вспомнишь свою юность и в который раз удивишься: что это было? Как люди могли так жить? Почему добивали слабых? Почему разговаривали друг с другом злобно и жестоко, примерно так, как я сейчас с вами говорю? И что это за странная угольная корка на моей коже, что каждое утро забивает сток в душе? Был ли я частью эксперимента? И сердце у меня в груди или мотор советского производства? И почему мои родители до сих пор трясутся, приближаясь к паспортному контролю? И неужто это мои дети, что носятся вокруг в куртках с надписью «Мир Уолта Диснея» и орут так, словно на них никакой управы нет?

Он встал и подошел к Морган, та отвела взгляд.

— А ты, — гнев, утихший было, пока он вещал перед этим эстрадным дуэтом из соцлагеря, разгорелся вновь, — что ты здесь делаешь? Это не твоя война, Морган. Здесь у тебя нет врагов, и даже я не из их числа. Симпатичненький пригород Кливленда — вот твое место, милая. А здесь — наша земля. И мы ничем не можем тебе помочь. Никто из нас.

Он допил водку, ощутил прилив лимонного тепла и, плохо соображая, что делает, вышел вон.

Колючий ветер толкал замерзшего Владимира вперед, тыча в спину острыми когтями. На нем был только свитер, шерстяные «пролетарские» брюки и теплое белье. Тем не менее Владимир не испугался, оставшись без пальто в ледяную январскую ночь. Кипящий поток алкоголя тек в его жилах.

Он брел не разбирая дороги.