Читать интересную книгу Приключения русского дебютанта - Гари Штейнгарт

— Дурацкое стихотворение, — сказал Владимир. — Поэтический мусор. Я испытываю к матери весьма сложные чувства. А то стихотворение — просто выпендреж. Остерегайся, Морган, влюбляться в мужчин, которые читают тебе свои стихи.

— Ты чересчур строг к себе, — возразила Морган. — Хорошие стихи. И ты прав, когда говоришь, что между тобой, Томашем и Альфой много общего. Так оно и есть.

— Я имел в виду общее в абстрактном смысле, — уточнил Владимир, припомнив изуродованную псориазом физиономию Томаша.

— В том-то и дело, — подхватила Морган. — Ты мне нравишься, потому что совершенно не похож ни на моих бойфрендов дома, в Америке, ни на Томаша… Ты стоящий, интересный человек и в то же время… наполовину американец. Да, именно! Ты немного трогательный на иностранный лад, но в тебе также есть… американские черты. И одно накладывается на другое. Ты не представляешь, как мне иногда было трудно с Томашем. Он бывал настолько…

Настолько хорош, что просто сил нет, закончил про себя Владимир. Ну вот он и узнал, какой у него на руках козырь: он — на пятьдесят процентов практичный американец, а на пятьдесят процентов культурный, трогательно нестриженый и немытый восточноевропеец. Лучший представитель обоих миров. С исторической точки зрения опасен, но отлично поддается дрессировке кока-колой, «Происшествиями на дорогах» и гарантированной возможностью быстренько отлить во время рекламных пауз.

— А когда все закончится, мы можем вернуться в Штаты, — подытожила Морган и, схватив Владимира за руку, потащила обратно в панеляк, где их ждали засохшая венгерская салями и раскаленный обогреватель. — Мы можем вернуться домой!

Домой! Пора домой! Из ряда недотепистых кандидатов она выбрала себе квазииностранного партнера, и потому скоро наступит пора отправляться назад, в Шейкер-Хайтс. Плюс дополнительный бонус: его даже не надо будет декларировать на таможне, у американского гражданина Владимира имеется паспорт с выпуклым золотым орлом. Да, все наконец прояснилось.

Но как Владимир бросит все, чего он здесь достиг? Он король Правы. У него своя личная схема Понци. Он мстит за свое испоганенное детство, обманывая сотни людей, по большей части заслуживающих мести. Мать будет им гордиться. Нет, он не поедет домой!

— Но я здесь делаю деньги! — запротестовал Владимир.

— Кое-что заработать — это нормально, — успокоила его Морган. — Деньги нам всегда пригодятся. Но мы с Томашем собираемся разделаться с Ногой в самом скором времени. Где-то в апреле произойдет взрыв. Знаешь, я жду не дождусь, когда эта проклятая штуковина обвалится.

Прямо на ходу Владимир попытался упорядочить и каталогизировать ее психику.

Давайте-ка посмотрим. Уничтожение Ноги — это акт агрессии против отца, правильно? Следовательно, сталинская Нога замещает авторитарные запреты, налагаемые американской семьей из среднего класса, — годится? Ни дать ни взять психологический отчет «День из жизни Морган Дженсон». Поэтому и приступы паники исчезли: ведь если верить университетскому врачу, Морган сорвалась. Пошла войной на Ногу. Вооружившись семтексом. Вернее, си-4.

— Морган… — начал Владимир.

— Идем, — поторопила она. — Шагай быстрее. Я налью нам с тобой ванну. Уютную горячую ванну.

Владимир послушно ускорил шаг. Оглянулся еще разок на обреченные панеляки и чадящий овраг и увидел четырехногий силуэт бродячей собаки: псина тыкала лапой в край пропасти, проверяя, удастся ли съехать в шинно-заводское тепло, устояв на всех лапах и сохранив собачье достоинство.

— Но, Морган! — крикнул Владимир и дернул ее за рукав, внезапно озаботившись самым насущным вопросом.

Морган обернулась, и Владимир увидел то же лицо, что и тогда, в палатке, то же сочувствие изливалось из ее глаз, когда он взобрался на нее. О, она знала, что ему надо, этому дрожащему, бездомному русскому в сиреневых наушниках из местного «К-марта». Морган сгребла его руки в свои и прижала к сердцу, зарытому глубоко под тужуркой.

— Да, да, — сказала она, прыгая на одной ноге, чтобы согреться. — Конечно, я люблю тебя. И не нужно об этом волноваться.

3. Лондон и далее на Запад

Он учился не волноваться. Обнял Морган. Закрыл глаза и глубоко вдохнул. Морган наверняка сделала то же самое.

Их увлеченность странными проектами не знала границ. Оба вкалывали не меньше, чем нью-йоркские офисные служащие, а Владимир еще и примерно с той же отдачей. К концу года «ПраваИнвест», как могучий трактор, пропахал экспатриантские угодья, собрав около пяти миллионов долларов благодаря продажам необычных акций, щедрой прибыли от ветеринарных поставок и быстрому обороту средств в «Зоне превращений». «Футур-Тек 2000» даже представил публике блестящий пластмассовый ящик с надписью «Факс-модем».

Штат Владимира тоже трудился с утра до ночи. Костя взял в свои руки финансовые бразды, Франтишек управлял все более усложнявшейся пропагандистской машиной, Маруся ежедневно творила чудеса на опиумных делянках, Пааво врубал «жиирные» ритмы, сообразуясь с вкусами клиентов, и даже Коэну удалось выпустить тоненький, но стильный литературный журнал.

Впрочем, после того неприятного приключения с Гусевым и скинхедами в жизни Коэна произошло немало перемен. Связь с Александрой, о которой звонили во все колокола, была не единственным страусовым пером, торчавшим из его пышной кроличьей шапки. Например, в «Калиостро» приятель Владимира вложился так, как явно ни во что и никогда не вкладывался. Неделя за неделей он проводил за компьютером по пятьдесят часов, сам удивляясь тому, сколь многого можно достичь упертостью и организованностью, даже когда творческая потенция угасает. Прискорбную стычку с Гусевым Коэн намеревался использовать в качестве зачина для пространного эссе о пороках Европы и, конечно, отцов на примере собственного родителя.

Довольный предпринимательским рвением подчиненных, Владимир позволил себе месяц на Западе в обществе Морган. Начало марта застало их в Мадриде, где они шатались по клубам в компании дружелюбных «мадриленьос», которые гонялись за ночными удовольствиями с тем же азартом, что и американцы за быками в Памплоне. Середину марта они провели в Париже, в основном в размягчающей обстановке кабачка «Марэ», где к блюдам из сыра прилагался джаз-фьюжн и шампанское лилось рекой. В конце марта Владимир проснулся в лондонском «Савойе», а также в иррациональной надежде, что финансовая активность близлежащего Сити излечит его от похмелья, впрыснув дозу британского меркантилизма. Трезвость была отчаянно необходима: сутки с лишним назад Коэн уговорил его съездить в Аушвиц.

— Ради моего эссе, — сказал он.

Владимир день пролежал в ванне, то отмокая, то вставая под душ. Душ был еще тем чудом-юдом четыре отдельные головки атаковали под четырьмя разными углами: ровные брызги сверху, капель на уровне плеч, фонтан у бедер и небезопасный гейзер, лупивший по гениталиям (которые как раз требовали щадящего обращения). Одурев от душа, Владимир погружался обратно в ванну и принимался вяло листать «Геральд трибьюн»; к счастью, газете в тот день особенно нечего было сказать, как и самому Владимиру.

Когда до наступления темноты осталась всего пара часов, Владимир вытер свое вновь окрепшее тельце и начал одеваться. Морган до сих пор пребывала в отключке, ее попа вздымалась и опускалась под простынями в такт почти беззвучному дыханию. Возможно, ей снилась террористическая деятельность или какой-нибудь давно умерший домашний питомец. Полюбовавшись этой картиной, Владимир уставился в окно, откуда открывался вид на проток Темзы и промокшее под дождем крыло дворца Сент-Джеймс. Часть панорамы занимал одинокий небоскреб, высившийся вдалеке, — из гостиничной глянцевой литературы Владимир уже знал, что этот новомодный проект под названием «Причал канарейки» удостоен титула самого высокого здания в Европе. Поддавшись архитектурной ностальгии, Владимир припомнил одну из последних встреч с Баобабом, как они сидели на крыше дома его друга и смотрели на башню, строящуюся в Квинсе на другом берегу Ист-ривер.

Владимир не заметил, сколько времени он разглядывал «Причал», предаваясь воспоминаниям о тех днях, когда Хала и Баобаб составляли общую сумму его привязанностей; когда в их недостатках он черпал некоторую силу и когда этого детского чувства превосходства хватало, чтобы поддерживать его на плаву. Вернувшись к действительности, он обнаружил, что мобильник прокрался к нему в руку. Аппаратик гудел, подтверждая: он включен.

Телефон Баобаба Владимир позабыл, хотя прежде он был выгравирован в его памяти вместе с номером социальной страховки, — и то и другое пало жертвой времени и насыщенности столованской атмосферы. Единственное место на противоположной стороне Атлантики, куда он мог позвонить, был Вестчестер, с которым тоже настала пора связаться.