В Мелиное присутствие Энгеля было почти осязаемо. На любой улице и на любом этаже. Он словно заполнял собой свой любимый город, и даже кошки не решались орудовать здесь так яро, как в других местах, словно чувствуя: здесь всё подвластно чему-то куда большему.
Могуч был древний лхам и очень ласков со своей женой; но в одном он был бессилен ей помочь.
Однажды вечером, сидя в спальне Лорнаса под одеялом с котятами, Гидра распечатала письмо от Иерофанта. Верховный служитель церкви стал её добрым другом, хотя и журил её за неприкрытую ведьминскую связь с кошками.
— Любовь к животным не порок, — ворчала ему на это Гидра.
— К послушным, организованным, как целая служба разведки, животным, что удивительным образом оказываются в нужное время в нужном месте, — отвечал Мсара с напускным недовольством.
Но эти споры не переходили в ни во что большее, ибо были единственным камнем преткновения. Иерофант до сих пор не знал о том, что Печать Плоти была уничтожена со смертью диатра Энгеля — потому что тайна белого рыцаря так и осталась тайной, и ди Монифа, и сама Гидра собирались унести её с собой в могилу.
В письме от Мсары было следующее:
«Ваша Диатрость,
Она же дражайшая Ландрагора,
Полагаю, что годовщину вашего бракосочетания вы отмечаете в Мелиное, поэтому пишу вам туда. Примите моё теплейшее утешение и заверение в том, что Его Диатрость гордится вами из царства Схали».
— Горжусь, — усмехнулся Энгель, сидя рядом с нею на постели. В новолуние он был слабее обычного, и поэтому его поглаживание по голове ощущалось скорее призрачно, чем реально.
Гидра улыбнулась в ответ и продолжила читать.
«Сим считаю своим долгом сообщить вам, что Ланхолия Гидриар дала жизнь своему сыну, Тавросу, они оба здоровы и по-прежнему находятся в монастыре Мар-Мар. По моим оценкам, леди Ланхолия больше не сможет заниматься колдовством — я забрал все её книги и все её ритуальные вещи с Аратинги, и она больше никогда не получит к ним доступ. Она убита горем, её разум тёмен, и лишь сын даёт ей смысл жизни. И хотя наказание за подобное колдовство должно быть жестоко, я всё же не в силах столь жестоко отнять у ребёнка мать, я колеблюсь и учту ваше желание, коли таковое будет относительно её судьбы».
Далее следовала будничная беседа о церковной реформе, которую Иерофант затеял с целью дать триконхам просветительскую функцию, начав обучение горожан грамоте, но Гидра упустила из внимания сей благородный замысел, потому что задумалась о матери.
— Она и так больше не сможет колдовать, — протянула диатрис, складывая письмо. — Ведь ты уже не подчиняешься ни ей, ни печатям.
Энгель медленно кивнул. Его взор заволокло мрачной мглой.
— Знаю, о чём ты думаешь, — молвила Гидра и положила послание на тумбочку. — Она расколола нашу жизнь. И заслуживает того, что ей положено по законам Рэйки.
— Сожжение может быть быстрым. У тебя есть для этого ни один крылатый палач, — с монаршим хладнокровием изрёк призрак.
— Да, но раз Великая Мать снизошла к ней и даровала ей сына, которого она так любит, может, мы не вправе вставать между ней и её собственной судьбой?
Они посмотрели друг на друга. И Энгель улыбнулся своими глазами:
— Ты слишком часто выносила приговоры, руководствуясь, с одной стороны, законом, но с другой — речами сердобольной Авроры.
«Он до странного жестокосерд, когда речь заходит о Ланхолии».
— Я верю, что моя мать может быть настоящей любящей матерью, а не той, кем она была для меня. Не знающему слов и дурных идей, ещё лежащему в колыбели, ребёнку нужна именно она. И уже потом, когда он будет расти, мне надлежит взять над ним опекунство. Чтобы она не научила его злобе и гордыне и не превратила его в Тавра. Я верю, что воспитание превыше родительской крови.
Покалывающее, словно прикосновение влажного тумана, поглаживание Энгеля прошлось по её плечам.
— Это милосердно и мудро, — расплываясь эхом, прозвучал его голос. — Он, возможно, унаследовал от Тавра кровь доа, что течёт и в тебе. И когда-нибудь станет тем, кто оседлает Ксахра.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Тут Гидра крепко задумалась. «Следовало бы после стольких чудес положиться на судьбу и дать ей самой возродить доа, коли она хочет, и проявить в юном Тавросе дарования будущего доа. Но…»
Она вздохнула и покривилась.
«Я буду не я, если хоть в чём-то доверюсь отцу. Могу поклясться, что его сын будто назло выйдет всем пригодным для лёта, но никогда в итоге не заключит брак с драконом. И после меня останутся не готовые и обученные доа, а выводок диких детей Сакраала и Мордепала, которые спалят всё королевство дотла».
— Может, и станет, — сказала она. — Но верить случаю я не желаю. Про Тавра сказать наверняка нельзя, но про себя я знаю точно: от моей крови хоть один из пятерых обязан будет унаследовать моё искусство.
— Луна моя, — Энгель вздохнул. — Я не подарю тебе детей.
— Но они должны быть.
Взгляд Гидры был твёрдым. Став во главе Рэйки, она пропускала через себя сложные решения короны и научилась понимать, что отличает желание от необходимости. Достигнуть цели не всегда удавалось так, как ей хотелось, но это не значит, что она должна была отступать.
— Гидра… — тихо молвил Энгель. — Что ж. Тебе понадобится муж, имеющий хоть какую-то кровность доа. Но я, будь милосердна, не хочу участвовать в выборе.
— Я уже выбрала, — сказала Гидра. — В Рэйке нет ни одного знатного лорда или рыцаря, кто был бы к доа ближе шести поколений. Поэтому это дело исключительно вкуса.
Энгель нахмурился и потёр лоб, не желая отвечать. И Гидра знала, что не следует утруждать его подробностями.
Поутру она вызвала в Аванзал Принца сэра Леммарта Манаара и объявила капитану мелинойских ландрисов, что он станет её мужем. Желтоглазый рыцарь был ошеломлён этим не меньше придворных. Кажется, даже напуган.
Гидра объяснила ди Монифе и высшей знати своё решение так: из всех готовых продолжить род доа наиболее достойными были бы дети Вазанта Мадреяра, но, поскольку марледи Азалия дала жизнь одним лишь дочерям, делать было нечего. И потому ей пришлось искать жениха лишь среди лордов помельче. Так она выбрала сэра Леммарта, относившегося к какому-никакому рыцарскому роду из соображений крови и давней дружбы.
Возражать ей не смели, но кошки донесли Гидре не один случай недовольства среди молодых лордов насчёт случившегося.
Как чудно и смешно было смениться ролями! Теперь не невеста должна была страшиться заветного дня. Теперь день этот был судьбоносным скорее для жениха.
Гидра приоделась в свадебное сари, ровно такое, какое хотела, белое с золотом. А сэр Леммарт, будто бесприданница, взволнованно ждал её под дверью её спальни в Раале перед церемонией.
Когда диатрис вышла, он кинулся к ней с застывшим на лице волнением. Его смуглая кожа казалась ещё темнее в контрасте с церемониальным белым шервани.
— В-ваша Диатрость, — сказал он нервно. — Я помню, мы не должны видеться до церемонии, но… С тех пор, как вы объявили своё решение, я не знаю, что и думать. Я полагал, вы скормите меня драконам, но зачем тогда выходить за меня? Что от меня потребуется?
— То, что ты умеешь лучше всего, — усмехнулась Гидра и похлопала его по плечу.
Леммарт покосился в арочный потолок, совсем потерявшись в догадках. И диатрис закатила глаза:
— Боже, Леммарт. Именем Троих, угомонись. Я думала, ты обрадуешься. Ведь ты всегда утешал меня после гибели Энгеля, и мне казалось, ты не боишься одинокую печальную диатрис.
— Мне тоже так казалось.
— Да что тебя волнует?
— Я, ну… — он неловко помял край своего рукава. — Скажем так, завёл некоторые отношения.
— О, — Гидра сдвинула брови. — И что. Собирался жениться, но не на мне?
— Да нет, что вы! Это одна из дочерей Вазанта, хрена с два она выйдет за рыцаря с побережья. Я не это имел в виду. Я просто… меня смущает, что вы знаете, сколь ветрена и дурна моя натура, и я не хочу в пасть к Мордепалу, когда вы поймаете меня на косом взгляде на чужую фигуру. Я признаю со всей откровенностью: я худший кандидат для брака…