личных письмах к начальнику штаба и 1-му офицеру Генштаба командования 3-й группы рейхсвера[348] высказали свои серьезнейшие сомнения против такого образа действий. Граф фон дер Гольц указывал, что уже последовавший переход германских войск на русскую службу на основании телеграммы от 26 сентября столь укрепил позиции русских в Латвии и Литве, что Западнорусское правительство сможет привлечь под русский флаг и окраинные государства, гарантировав им автономию, а также выпустит собственную валюту, обеспеченную лесными богатствами. Вывоз германских частей и вышедших из состава русских частей германских граждан уже идет, но полное прекращение (немецко-русского проекта) уже невозможно. Германские войска отправляются ежедневно и находятся в резерве лишь на случай неудачи. Сам он хотел бы остаться за кулисами, чтобы не вносить беспокойство в войска. Все остальное же идет через Западнорусское правительство. Он готов положить всего себя на благо великой цели спасения Германии из антантовского угнетения.
Предпосылками успеха он называл: 1. Деньги, 2. Военные успехи, 3. Подвоз любого рода, особенно обмундирования и маркитантских товаров, 4. Несколько старших офицеров Генштаба, 5. Успокоение Антанты, которая «не будет негативно относиться к Западнорусскому правительству при неучастии и отзыве германских войск».
Вскоре, однако, выяснилось, что такое мнение было слишком оптимистичным. Граф Гольц в выше приведенном письме сам вынужден был упомянуть сообщение майора фон Кесслера, что никакого снабжения для русских корпусов из Германии не допустят. Он добавил, что из-за этого в ноябре корпуса развалятся.
Капитан фон Ягов отмечал, что последовавшее недавно воззвание германского правительства о возвращении в Германию было широко распространено по радио и в газетах, однако эффект имело небольшой. Хотя взгляды весьма противоречивые, но настроение явно против правительства, которое обвиняют в недостатке порядочности, а также за то, чтобы остаться, ведь на Родине никакого выхода нет. Он полагал ситуацию весьма серьезной, к тому же и на фронте в любой момент могли начаться стычки.
На Родине положение правительства и особенно занимавшегося прибалтийским вопросом министерства рейхсвера становилось все сложнее. Вывезли из Прибалтики не так много. К тому же 8 октября пришли сообщения о новых боях под Ригой, масштабы которых поначалу были не ясны, так же как и то, что германские части в них не участвуют. Политические группировки в Берлине использовали эту возможность, чтобы высказаться – и порой в резкой форме – «за» или «против» прибалтийского проекта. В поле обсуждения в прессе попала и личность графа фон дер Гольца, и вопрос о его дальнейшей службе в рейхсвере[349]. Появились и эмиссары Западнорусского правительства, пытавшиеся завоевать симпатии к своей миссии.
12 октября Антанта ввела блокаду в Балтийском море. Рассчитывали и на дальнейшие жесткие репрессии.
Обострение военной обстановки
А военная обстановка во второй половине сентября и действительно стала принимать весьма угрожающие очертания. Нейтральную зону и тыл постоянно беспокоили латышско-большевистские банды, держа в страхе население северной Курляндии, причем они знали, как ловко возложить ответственность за свои бесчинства на немцев. 18 сентября – несмотря на перемирие – последовала атака крупных сил латышей на германский пост на Миссе под Скрайде[350]. В тылу литовский комендант Тауроггенского уезда, угрожая применением оружия, требовал очищения немцами этого населенного пункта. Нарастало количество попыток диверсий на железных дорогах и телефонных станциях.
Приходившие в середине месяца сведения о передвижениях войск позади латышского фронта позволяли сделать вывод о грядущей атаке латышей и эстонцев на Митаву. Сообщалось о переброске эстонской дивизии из Валка в Ригу. На олайском участке фронта показались мелкие эстонские отряды. Там будто бы видели и танки[351]. В Риге ходили слухи о предстоящем наступлении. 23 сентября командование корпуса сочло, что обстановка прояснилась настолько, что можно рассчитывать на эстонско-латышское наступление примерно 1 октября. Крупные эстонско-латышские силы, должно быть, сосредотачивались по обе стороны дороги Рига – Олай, а одна эстонская дивизия – под Штокманнсхофом. И если при этом речь шла не об оборонительных мерах, то штаб корпуса ожидал атаку в обход обоих флангов германского развертывания, а потому направил действия своей разведывательной службы на наблюдение за дорогами, ведущими к Штокманнсхофу, Кальнцему, Шлоку и Туккуму. Он оценивал силы противника в 25 тысяч человек и, из-за решивших вступить в состав рейхсвера воинских частей, считал помехи эвакуации, начавшейся 27 сентября, вполне возможными.
В соответствии с этим командование корпуса стремилось двинуть русские формирования на фронт. 25 сентября были достигнуты соответствующие договоренности с полковником Бермондтом.
Распоряжения о немецко-русском контрнаступлении[352]
Наконец, 30 сентября командующий корпусом отдал тайный приказ, согласно которому на случай эстонско-латышского наступления, которое теперь ожидалось к 6 октября, когда в Риге должно было пройти заседание Народного совета, следовало готовиться к контрнаступлению, получившему кодовое название «Удар молнии». Для этого корпус Вырголича сменял половиной войск фрайкор Дибича на охране железной дороги, а другой – сосредотачивался под Янишками в качестве резерва, группа «Балтенланд» (Немецкий легион) с приданными ей частями располагалась в районе Бауск – Гросс-Эккау для наступления на Кеккау – Торенсберг и для прикрытия восточного фланга под Нойгутом – Шёнбергом, Железная дивизия и корпус графа Келлера оставались в готовности в районах прежней дислокации. Кроме того, в качестве резерва корпуса в Фридрихсхоф выдвигался усиленный батальон из группы Плеве.
В связи с этими распоряжениями мысль о крестовом походе против Советов была практически оставлена. Ведь вскоре выяснилось, что быстро устранить латышскую опасность на левом фланге нельзя. Не было бы более целесообразным сначала позволить латышам атаковать, как предлагалось, представляется сомнительным. В политическом отношении в этом случае предстали бы в более выгодном свете, однако военные перспективы существенно ухудшились бы. Латыши, сосредоточив ресурсы, явно были бы в состоянии прорвать сильно растянутые позиции Западной армии, если только не упредить их своим наступлением.
Независимо от этих, вызванных перспективой эстонско-латышского наступления, мер, несший теперь в одиночку всю полноту ответственности командующий немецко-русскими соединениями полковник Бермондт принял решение атаковать на рижском направлении. Им руководила мысль, что латышей и эстонцев, а они так и не дали никакого ответа на его попытки с ними договориться, следует силой принудить к переговорам и заставить дать проход на большевистский фронт. Ведь и действительно, наступление или железнодорожный маневр за Двниском были совершенно исключены до тех пор, пока к югу от Риги стоят латыши и эстонцы, имея тяжелое вооружение и будучи готовы к атаке. Моральное и формальное право Западной армии атаковать вытекало из того факта, что после вывода германских войск status quo, то есть суверенитет царской России над Остзейскими провинциями восстановлен,