Читать интересную книгу ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО - Вадим Белоцерковский

В Мюнхене администрация «Свободы» поместила меня в небольшом, не по-американски чистом и уютном отеле, и я неделю писал «скрипты» (тексты передач) и начитывал их. Написал я пару передач и о конгрессе «Третий путь». Лодизин остался моей работой очень доволен. И я был на таком подъеме после конгресса в Ахберге, что не замечал тяжелых взглядов, которые кидали на меня сотрудники станции из числа послевоенной эмиграции, которых тогда на станции было еще много.

Состоялась у меня и встреча с представителем ЦРУ на «Свободе». Ко времени моего приезда на станции осталась лишь группа наблюдателей от «Ленгли» из трех человек. Сотрудник, с которым я беседовал, Давид Анин, оказался известным на Западе историком, автором интересной и объективной книги о событиях 17-го года «Революция глазами ее вождей». Такие вот кадры были в ЦРУ! В годы революции Анин жил в России и был меньшевиком. Беседовали мы о положении в СССР и о моих политических взглядах. В дальнейшем мы пребывали с ним в дружеских отношениях.

Здесь я хочу наперед сказать для российских «левых» (без кавычек я не могу называть левыми большинство людей в России, считающих себя таковыми), что только очень неумные или нечестные люди могут равнять органы безопасности демократических стран, находящихся там под контролем парламентов, прессы и судебной власти, с органами «опасности» тоталитарных и авторитарных стран, вроде КГБ или гестапо. Да, мне, естественно, многое не нравится в действиях ЦРУ. Например и то, что ЦРУ до детанта поддерживало НТС. Но отличие ЦРУ от КГБ примерно такое же, как отличие демократического режима от тоталитарного.

В Мюнхене состоялась у меня еще одна весьма примечательная встреча — с новым эмигрантом Игорем Голом-штоком, крупным искусствоведом, специалистом по Пикассо, диссидентом, близким другом Андрея Синявского и его супруги Марии Розановой. Он устроился жить в Лондоне и в одно время со мной был приглашен на «Свободу», чтобы написать серию скриптов о художниках-нонконформистах в СССР. В ходе беседы скоро выяснилось, что наши взгляды на положение в России очень во многом круто расходятся. Но потрясло меня его высказывание, что случись в России революция, он «возьмет автомат и пойдет вместе с КГБ стрелять в народ, потому народ везде, всегда и всюду враг культуры!». Я буквально онемел, услышав такой текст от либерального диссидента. И, кажется, даже ничего ему не возразил — не нашелся.

Волны кошмарного бреда накатывались на меня при соприкосновении с российской политэмиграцией, но я упорно не хотел осознавать того, что это означает и что ждет меня впереди. Ведь поступая на «Свободу», я надолго связывал себя с этой эмиграцией.

В конце моего пребывания на «Свободе» со мной официально было подписано соглашение о зачислении в штат радиостанции. (Сначала в Нью-Йорке, а после получения американских документов — в Мюнхене.) С копией этого соглашения и солидной суммой денег — гонорарами за сделанные мною передачи — я возвратился в Рим.

1 июня 1973 года в Риме родилась дочь, которую я в честь моей мамы настоял назвать Женей. Как я уже рассказывал, когда я узнал, что у нас в Италии должен родиться ребенок, меня охватила «легкая» паника, но когда, придя в роддом, я увидел маленькую куколку дочери, сердце у меня враз перевернулось, и его заполнила нежность к этой куколке и страх за ее судьбу. Родилась дочка семимесячной, сказались, видимо, волнения последнего года жизни, прессинг КГБ, перелет… Мы с женой купили специальную плетеную корзину с двумя ручками, клали туда дочь, и держа каждый за одну ручку, ходили так по делам и позже начали даже ездить с ней к морю, купаться. Помню, мы положили корзину со спящей дочерью под тент и пошли плавать. Возвращаюсь я к корзине и вижу, что тонкий пляжный песок запорошил личико сладко спящей дочери, даже облепил реснички. Легкий ветер незаметно мел песок по пляжу. Я испугался, стал скорее сдувать песок с лица дочери. И вновь сердце сжал страх за ее судьбу...

Эмигрантская мозаика

Жена рожала в великолепной больнице, располагавшейся на окраине Рима, недалеко от нашей Витинии. За роженицами ухаживали чистенькие монашки, и все расходы были безвозмездно покрыты «Хаясом».

Отмечу, что мои отношения с персоналом «Хаяса», опекавшим нас в Риме, были очень хорошими и дружескими. В массе своей его сотрудники были интеллигентными и добросовестными людьми. В то же время многие эмигранты воевали с персоналом «Хаяса», обвиняя его черт-те в чем. Так, в нашей партии эмигрантов находился какой-то писатель (фамилию забыл), добивавшийся с семьей эмиграции в Швейцарию, что было очень трудным делом. Но он решил, что персонал «Хаяса» препятствует ему, и умудрился написать в Америку, в штаб-квартиру «Хаяса» жалобу, что работники оного в Риме дискриминируют его за то, что он не прошел обряда обрезания и жена его — не еврейка. Хотите — верьте, хотите — нет! Я попытался было втолковать писателю, что он бредовину несет, что я тоже не прошел упомянутого обряда, и жена моя тоже не еврейка, но — бесполезно: он продолжал воевать. В Швейцарию писатель в конце концов пробился.

Запомнилась и сцена в римской конторе «Хаяса». В приемную комнату входит семья московских интеллектуалов — муж, жена и собака – огромный дог. Один из сидящих в приемной «экономических» эмигрантов, с умилением глядя на собаку и ее хозяев, обращается к ним: «Вот что значит интеллигентные люди. Ведь сколько камушков можно провезти в такой собачке! Где нам о таком догадаться!».

Эмигранты, жившие в Витинии, ходили в гости друг к другу, пришла и к нам однажды соседка, интеллигентная вроде бы, москвичка. Подошла к кроватке дочери и воскликнула: «Ой, какая маленькая! Неужели выживет?» Хотелось спросить ее, давно ли она с дерева слезла?.

Ну и для разрядки, в заключение темы — забавный эпизод. Пляж вблизи нашего городка оказался разбитым на этакие загоны — частные «лавочки», где есть и бар, и лежаки, и зонтики — все за отдельную и немалую плату, и эти загоны, метров 30—50 в ширину, отделены друг от друга высокими заборами. Никакой тебе панорамы — частнособственническое уродство!

Но, занимаясь джоггингом, я добежал как-то до конца коммерческих пляжиков-загонов и увидел нормальный, роскошный пляж на дюнах. Он, правда, был почему-то огорожен забором, но в заборе я нашел кем-то проломанную типично русскую дыру. И на следующий день я повел на этот пляж, через эту дыру, компанию эмигрантов, живших по соседству с нами в Витинии. Хотя был уже конец октября, но было еще очень тепло, и все полезли купаться, точнее, окунуться: вода была все-таки уже холодная. И когда вылезли из воды и стали одеваться, увидели, что с дюн спускаются два карабинера с винтовками — живописные, свирепые на вид мужчины в яркой по-итальянски форме. Мы, как овцы, сгрудились в кучу. Одна эмигрантка, уже давно жившая в Италии и схватившая язык, стала объясняться с карабинерами. Оказывается, мы залезли на пляж президента Италии!

— Мы эмигранты! Мы из России, мы не знали! — оправдывалась наша «спикерша».

— Из России?! Вы русские?! — карабинеры пощелкали языками, покачали головами, и уже, видимо, поверили этому, как вдруг один из карабинеров отыскал в толпе глазами меня и властно поманил: «Ну а ты, неаполитано, иди-ка сюда!». Они приняли меня за неаполитанца, которые слывут в Италии жуликами и проходимцами! В России меня почти всегда принимали за армянина или грузина (за «лицо кавказской национальности» — по-современному), а тут вот — за неаполитанского нарушителя порядка. Карабинеры к тому же, наверное, видели, что это я провел всю компанию через дыру в заборе.

Спас меня только дружный хохот всех эмигрантов. «Что, и этот парень из России?!» — поразились карабинеры. «Да, да!» — закричали все хором. И карабинеры вновь поверили, стали добродушно болтать с нашей переводчицей и даже согласились сфотографироваться с нами. Расстались мы друзьями. Ни тебе штрафа, ни проверочки документов.

Под конец пребывания в Риме меня пригласили в американское посольство на беседу с представителем ЦРУ. Через это проходили все эмигранты, направлявшиеся в США. Сотрудник ЦРУ, молодой американец, чисто говоривший по-русски и до неприличия на русского похожий, на простого парня, предупредил меня, что я не обязан отвечать на вопросы, которые мне почему-либо не понравятся. И потом, после обычных анкетных вопросов, спросил, владею ли я какими-либо сведениями, которые в СССР квалифицируются как секретные? Я, естественно, ответил отрицательно. Но рассказал ему о том, что в 16 лет был вынужден дать подписку о сотрудничестве с МГБ, и около двух лет сотрудники этой организации регулярно приглашали меня на встречи. Рассказывая об этом, я хотел застраховать себя от шантажа со стороны КГБ. Тем более что этот эпизод был описан мною в рукописи «О самом главном», которая по милости Штейна прошла через руки сотрудников НТС, с которыми он был дружен.