— Идеально, — ответила она, закусив губу.
— Мы придержим его для вас. Вы можете вернуться позже.
Вероятно, заметив ее нерешительность, проницательная продавщица предлагала возможный выход из ситуации, и Фрейя с облегчением и благодарностью ухватилась за это предложение. Теперь, неприкосновенный, наряд будет висеть в своем полиэтиленовом чехле за прилавком, в целости и сохранности ожидая ее. Она может вернуться за ним, чтобы сделать своим, если почувствует такую необходимость; а может просто забыть о нем и уехать в Лондон. Рано или поздно, пожав плечами, продавщица уберет с него ярлык и снова повесит на стойку. Но пока Фрейя в Копенгагене, он будет носить ее имя.
КОПЕНГАГЕН, 1906 ГОД
Среда, 15 августа.
Я жажду разговора со Свеном. Желание настолько сильное, что я обнаруживаю себя в разных уголках дома обращающейся к нему вслух и чуть ли не ожидающей услышать его ответ. В своем последнем письме брат пообещал приехать к нам в этом месяце, но с тех пор от него не было ни строчки. Я хочу написать ему. Возможно, эти страницы помогут мне собраться с мыслями и найти нужные слова для письма Свену.
Я начну с того, что задам ему вопрос. Знает ли он — а Йетте говорит, знали все, — правду о наших родителях? Если ты владел этим знанием, Свен, то почему скрывал его от меня? Если он знал, я разозлюсь. В эти дни мной управляет гнев. Гнев заставляет меня требовать того, чего я, словно подарка, так долго ждала. Я не знала, кто я. Вследствие этого и мое представление о том, что мне нужно, было неполным.
До сих пор. Если же Свен, как и я, пребывал в неведении, думаю, пришло время ему узнать. Пора нам обоим раскрыть глаза.
Вот правда о наших родителях: для них комфорт, репутация, возможность избежать осложнений и тому подобные вещи были намного важнее, чем признание плодов своей любви. А меня мучает мысль: неужели я на волосок от точно такого же шага? Свен — единственный человек в мире, который может убедить меня в обратном, в том, что поступок, который я вот-вот совершу, вовсе не то же, что сделали они. Если бы только письма доставлялись быстрее. Свен, я хочу, чтобы ты знал обо всем, творящемся у меня в голове, чтобы ты мог читать мои мысли.
Пятница, 24 августа.
Я готова. По крайней мере, так мне кажется, но я должна получить подтверждение от тех, у кого больше здравого смысла и жизненного опыта. Поэтому сегодня утром я отправилась в заведение двух уважаемых дам, Соде и Мелдаль, желая в атмосфере строжайшей секретности получить у них консультацию. Они строгие и серьезные судьи, особенно мисс Мелдаль; мне пришлось собираться с мыслями и призвать всю свою храбрость, прежде чем я решилась войти внутрь их прекрасного здания на улице Бредгаде и задать свой вопрос. Но со всей своей проницательностью и житейской мудростью эти дамы дали мне гарантии, в которых я так нуждалась, чтобы двигаться в новое будущее. Осталось решить еще одну задачу, прежде чем я смогу подойти к Виктору и рассказать ему, какой отныне будет наша жизнь.
КОПЕНГАГЕН, ИЮНЬ 2005 ГОДА
Латунная табличка на высоких деревянных откатных воротах сообщала на датском и английском языках: «Дверь открыта». В чем Фрейя и убедилась, легким жестом толкнув ее внутрь. Но, оказавшись во дворе, они с Питером растерялись, потому что было неясно, какая из многочисленных дверей им нужна. Наконец появился учтивый седой мужчина в темном костюме и галстуке. Тихо осведомившись, куда они хотят попасть, он проводил их внутрь.
Он направил их вниз по лестнице и попросил подождать доктора Холдена в конференц-зале. Это была комната без окон, оснащенная искусной системой отраженного освещения и построенная, вероятно, из звуконепроницаемых материалов: сюда не доносилось ни малейших звуков ни из других частей здания, ни с улицы над ними. Обстановка состояла из тикового стола овальной формы и шести изящных кресел. Плоский экран, укрепленный высоко на стене, беззвучно показывал постоянно меняющиеся котировки международного фондового рынка. Непрерывный поток охлажденного воздуха дул поверх их голов из вентиляционного отверстия в потолке. На стенах были развешаны мусульманские молитвенные коврики, богатство геометрических узоров и цветовую насыщенность которых подчеркивал нейтральный оттенок обоев.
Наконец дверь отворилась, и в комнату вошел мужчина лет шестидесяти с посеребренными сединой темными волосами. С отчетливым металлическим щелчком дверь медленно захлопнулась за ним. Он поприветствовал их по-английски.
— Добрый день, господин Олтяну, — сказала Фрейя на румынском языке.
Мужчина дважды моргнул, словно ему соринка в глаз попала, а затем обратился к ней в более резкой форме:
— Да, день добрый. Не скрываю, я эмигрировал из Румынии. И живу здесь уже много лет, — сказал он и сделал короткий, резкий жест рукой, мол, движение на финансовых рынках не остановилось из-за появления посетителей. — Я не могу уделить вам много времени. Я согласился встретиться с вами только потому, что вы сказали, есть какая-то проблема с источниками в моем исследовании творчества Виктора Рииса. Как ученый, я должен отстаивать свою работу. Это для меня важно.
— Господин Олтяну, разрешите представить вам еще одного ученого, занимающегося Риисом. Питер Финч. Питер, это Михай Олтяну. Он начал изучать творчество Виктора Рииса, когда работал у Алстедов в Бухаресте в середине восьмидесятых.
— Мы разве не с доктором Холденом собирались встретиться? — спросил Питер.
Мужчина кивнул.
— Майкл Холден — мое имя, — произнес он и в официальной манере слегка поклонился, — после переезда на Запад.
— Питер пишет новую работу по Риису для аукционного каталога, — продолжила Фрейя. — Прежде чем продать картины своего мужа, миссис Алстед разрешила нам почитать дневник, который вела жена художника, Северина. Вам он знаком. В своем исследовании вы приводили отрывки из него без указания авторства.
Бывший Михай Олтяну выдвинул кресло и сел напротив них. Положив сцепленные в замок руки на стол, он поочередно посмотрел сначала на Фрейю, потом на Питера, после чего осторожно перевел дыхание.
— Я помню фамилию Мур, — кивнул он. — Там были американцы с такой фамилией. Проводили с Алстедами много времени. Вы, должно быть, их дочка. Я видел вас на многочисленных мероприятиях. Ваша мать была очень красивой женщиной. Уверен, она и сейчас не утратила своего очарования. Честно говоря, получив письмо, подписанное госпожой Мур, я точно не знал, кого сегодня увижу: мать или дочь.