Фрейя вернулась к бутику на Стрёгет — пешеходной торговой улице — и, не задерживаясь перед витриной, сразу поднялась по ступенькам и зашла внутрь. Если бы она замешкалась, то могла бы и струсить.
Цена на этикетке была не столь шокирующей, как ожидала Фрейя, пока не стало ясно, что этот наряд в тонах красного вина вовсе не платье, а ансамбль, состоящий из легкой блузки с рукавами в три четверти и ниспадающей юбки из более текстурированного материала — с отдельными ценниками, и конечная сумма оказалась внушительной.
Не удержавшись, Фрейя все-таки отыскала на стойке свой размер и пощупала легкий, мягкий материал юбки. Ей тут же захотелось, чтобы эти вещи оказались на ней, хоть она и не могла припомнить ни одного случая, по которому когда-либо могла их надеть. Кроме того, утруждать себя примеркой одежды, которую не собираешься покупать, было, на ее взгляд, бессмысленно. В детстве Фрейя частенько сердилась и брюзжала по этому поводу, когда мать, пребывавшая в восторге оттого, что семья вернулась к изобилию цветов и тканей американской потребительской культуры, подолгу заставляла ее ждать в торговом зале «Маршалл Филдз»,[58] пока сама дефилировала в примерочную и обратно, принимая перед зеркалом позы в каком-нибудь «таком восхитительном!» одеянии, о котором, конечно, «и мечтать не приходилось».
Оказавшись в примерочной, Фрейя повесила костюм на крючок и, прежде чем раздеться, стала бегло осматривать помещение на предмет скрытых камер. В этом смысле она была дочерью своего отца. С колотящимся от быстрых движений сердцем она нагнулась, заглядывая под скамью, и вытянула шею, чтобы получить полный обзор того, что находится над карнизами. Наконец, убедившись в полном отсутствии следящих устройств, Фрейя дернула за верхние углы парусины в тонкую полоску — эти портьеры в стиле «городской шик» никогда полностью не закрывают проемы примерочных кабин, оставляя просветы, в которые кто-то может заглянуть, — и, по-прежнему не без застенчивости, отвернулась от зеркала, чтобы снять свою одежду и облачиться в магазинную.
Когда Фрейя застегнула все пуговицы и повернулась к зеркалу лицом, ее восхитило, как идеально сидит на ней этот костюм. «Как на заказ сшит», — сказала бы Маргарет, а бывший любовник, Скотт, воскликнул бы, что она похожа на богиню. Ах, Скотт. Оставалось только надеяться, что к этому времени у него уже появился новый объект поклонения. И все-таки находиться в этой одежде для Фрейи оказалось испытанием. Юбка была слишком легкой, и ноги казались голыми. Фрейя пребывала в замешательстве. Ей было неудобно оттого, что так удобно. Она чувствовала себя обнаженной. На ней будто была лишь собственная кожа. Но через некоторое время девушке стало нравиться, как костюм подчеркивает формы ее тела.
Но, надень Фрейя этот наряд, у Питера могло создаться впечатление, будто она вешается ему на шею. Это ее беспокоило. И так слишком много людей положили на него глаз; вряд ли в вагоне этого поезда имелось свободное место для нее. Фрейя могла бы применить парадоксальное доказательство от противного, чтобы разрешить для себя этот спор. Под обаяние Питера, с его универсально привлекательной внешностью, попадали все; даже Мартин Дюфрен, этот эксцентричный обитатель неизведанной планеты, был замечен за тем, что при случае, возможно даже не осознавая этого, сжимал бедро Питера своей ручищей или неловко задевал парня, выходя из-за столика в ресторане. Фрейя не могла также отрицать, что одно из самых унизительных воспоминаний в ее жизни осталось от того вечера, когда они с Питером чуть было не перешли все границы.
Все в галерее любили Питера; он был веселым и хорошо выполнял свою работу. Фрейя не была веселой и не особенно нравилась сотрудникам. И то был ее последний рабочий день. А Питер считался ее лучшим другом в Лондоне. Именно он помог ей примириться с матерью; и он тоже относился к числу американцев, выросших за границей. Так что когда Питер попросил Фрейю о помощи, она была рада обеспечить ему будущее в галерее, в качестве финального жеста. Ради него она, вжавшись в стену, наблюдала, как крупный мужчина из Нью-Йорка засовывает руки в рукава бежевого плаща и толстой подушечкой большого пальца набирает на крохотном серебристом телефоне номер своего шофера, понося безучастного Мартина Дюфрена за его некомпетентное управление своими сотрудниками, этими жалкими непрофессионалами, ответственными за колоссальную трату его драгоценного времени.
За этим последовало гробовое молчание — до конца дня никто в галерее с ней не разговаривал. А потом принарядившийся Питер, то ли из чувства вины, то ли из каких-то опасений, явился к Алстедам и пригласил ее на ужин — так мило с его стороны, как до сих пор вспоминает София, — и под конец того вечера Фрейя потеряла почву под ногами и рухнула на темно-синие простыни в его комнате размером с корабельную каюту, среди сотен других комнат высотного студенческого общежития. Под звуки чужой музыки, доносившейся из-за стен, она лежала с задранной до плеч блузкой и спущенными до колен брюками, а руки Питера ласкали ее тело. Внезапно, сама не зная почему, Фрейя почувствовала: нужно прекратить все это. Не потому, что Питер сделал что-то не так. Напротив, он был нежным и искусным. Возможно, частично проблема заключалась именно в этой излишней искусности. Он двигался плавно и прикасался к ее коже так же нежно, как ткань красного костюма минуту назад. Какой бы ни была причина, но сначала Фрейя оттолкнула Питера, а после, натянув одежду обратно на свое разгоряченное и дрожащее тело, разразилась потоком обвинений. Зачем он привел ее сюда и что все это значит? Как он посмел испытывать к ней жалость и как хотел поступить, руководствуясь этой жалостью? Что за «рай на земле», как он считает, представляют собой его ласки? Как омерзительно с его стороны было думать, что он может отблагодарить ее подобным образом! Она бросила ему в лицо эти, а также многие другие слова, которые смогла подобрать, разрушив постепенно возникшую между ними невидимую близость, испортив вечер, застыдив и его, и себя. После всего этого Питер без лишних разговоров чопорно проводил ее назад к дому Алстедов.
Пробормотав сквозь зубы: «Тебе это не нужно», Фрейя облачилась в свою собственную одежду и отнесла красное одеяние обратно. Что бы ни произошло между ней и Питером пять лет назад, это тогда же и закончилось.
— Подошел костюм? — спросила продавщица по-английски.
У нее была длинная, подстриженная наискось и падающая на глаза челка. (И почему датчанки так любят осветлять волосы?) Нечто такое же небрежное Фрейя представляла себе в образе Холлис, пока не встретилась с ней.