люди бегом преследовали животное, пока не загоняли его насмерть. К сожалению, статья Кэрриера не произвела должного впечатления на специалистов в области локомоции человека. В 1980-е главные баталии в ученом сообществе разворачивались вокруг вопроса, когда и как древний человек развил способности хорошего ходока, а о человеке как о бегуне никто еще не задумывался. Помнится, я спросил одного из моих преподавателей, какого он мнения о статье Кэрриера, и тот, не скрывая скепсиса, ответил: «Глупо думать, будто эволюция приспособила человека бегать, при наших-то тихоходности, неустойчивости и никудышной эффективности». И он отослал меня к своей статье, где показывал, что человек бегает так же неэкономично, как пингвины[487]. Само собой, я ретировался, поджав хвост, и постарался выкинуть из головы мысль, зароненную статьей Кэрриера.
Спустя тридцать два года в аризонском городке Прескотт я ловил себя на сомнениях в собственной вменяемости, когда в шесть утра встал на линию старта вместе с сорока другими бегунами и пятьюдесятью наездниками. По насмешке судьбы идея забега «Человек против лошади» родилась в местном салуне в 1983 г., за год до публикации статьи Кэрриера, когда заядлый бегун Герал Браунлоу раззадорил своего приятеля-наездника Стива Рафтерса заключить пари, что на длинной дистанции приличный бегун легко обставит лошадей. Сам я из скромности заключил с дочерью пари, что обставлю хотя бы одну лошадь на дистанции 40,2 км через перевал горы Мингус (высота 2347 м). Правда, в первые минуты после старта я почти уверился, что мое пари проиграно. «Бывайте, ребята, еще свидимся!» — весело прокричали всадники, уже на первом километре обгоняя меня и других тяжело пыхтящих бегунов. Если тебя, пешего, на старте марафона обгоняет верховой, как никогда остро ощущаешь свое бессилие перед этой махиной с перекатывающимися крепкими мускулами и длинными коническими ногами. Какого лешего я во все это ввязался?
В следующие несколько часов в поле моего зрения не наблюдалось и намека хотя бы на одну лошадку, и я совсем пал духом. Между тем взошло солнце, дорога свернула от русла реки на открытую местность, а дальше пошла в гору по крутой каменистой тропе среди кактусов, зарослей кустарника и сосенок. Чем больше распалялась жара и чем выше мы забирались, тем труднее мне становилось заставлять себя бежать вверх. Покорившись судьбе, я решил, что хотя бы попробую найти удовольствие в поразительной красоте пейзажа. А потом, где-то на 33-м километре, я обогнал первую лошадь: ее всадник остановился, чтобы дать животному немного остыть. Сердце в моей груди радостно встрепенулось, я ощущал мощный прилив энергии, пока на подъеме обгонял одного за другим всадников, а потом во весь опор мчался вниз с крутого склона по ту сторону перевала. На таком крутом извилистом спуске, думал я, ни одна лошадь не опередит меня. Ближе к подножию горы тропа снова стала выравниваться, и я услышал, что меня нагоняют две лошади. Глухой топот и отрывистый конский храп с каждым мигом усиливались. Вообще-то я чужд спортивного азарта, но, когда те две лошади обошли меня, обдав пылью, в мозге щелкнула какая-то потайная кнопка, о существовании которой я не подозревал, и вдруг ноги со всей прытью понесли меня вслед за удаляющимися крупами животных. Менее чем за километр до финиша я чудом догнал и обогнал их, благо всадники снова замедлились, давая скакунам передышку, поскольку в открытом поле зной ощущался сильнее, чем на высоте. И поверьте, никогда прежде я не пересекал финишной черты с таким подъемом, на таком пике сил. С вашего позволения хвастаюсь: я обогнал сорок из пятидесяти участвовавших в забеге лошадей, хотя и показал весьма посредственное время, 4 часа 20 минут.
Если бы в 1984 или 1994 г. кто-то сказал мне, что я побегу марафон наперегонки с лошадьми, я бы недоверчиво рассмеялся. Разве мой уважаемый преподаватель не поставил под сомнение приведенный Кэрриером довод о способности человека перегнать лошадь? К тому же тогда я не считал себя спортсменом. Я, конечно, бегал трусцой по примеру моей матушки и раза три-четыре в неделю пробегал по нескольку километров. Однако всерьез легкой атлетикой не занимался и не осиливал больше 8 км за раз. Но в один прекрасный день мое отношение к бегу решительно и бесповоротно изменилось, позже приведя меня на марафон через перевал Мингус. Случилось это, когда я учился в аспирантуре с подачи моего блестящего коллеги Дэнниса Брамбла из университета Юты[488]. При сем присутствовали свинья и тренажер вроде беговой дорожки.
Мизансцена выглядела так: в рамках эксперимента по теме реакции костей на физические нагрузки я приспособил свинью бежать на тренажере, и тут в лабораторию забрел Брамбл, в ту пору приглашенный профессор Гарварда. Увидев, как я наблюдаю за парнокопытным, Брамбл скрестил на груди руки, склонил голову набок и задумчиво обронил: «Ты же знаешь, Дэн, что свинья не очень-то способна держать голову ровно». А я и не задумывался, как свиньи держат голову, но после реплики Брамбла взглянул на свою подопечную новыми глазами и увидел, что Брамбл попал в точку. В отличие от собаки или лошади, у которых голова при беге сохраняет неподвижность наведенной на цель ракеты, у моей свинки она рыскала по сторонам и трепыхалась, как выброшенная на берег рыбка. Наш с Брамблом разговор вскоре перешел на важность стабилизации взгляда при быстром беге, а потом на гипотезу, что у приспособленных к бегу животных (в биологии их называют курсорными) к задней части головы крепится упругая лентообразная структура, так называемая затылочная (выйная) связка, которая действует наподобие пружины и поддерживает голову неподвижной. Едва я водворил свинку в ее загончик, мы с Брамблом взялись изучать черепа свиней, собак и других животных, на которых прекрасно видны признаки наличия или отсутствия выйной связки. А вскоре мы уже рассматривали слепки с ископаемых останков гомининов. Брамбл показал мне, что у собак, лошадей, антилоп и других быстро бегающих животных выйная связка есть, а у свиней и других, не приспособленных к быстрому бегу, она отсутствует. Но еще больше меня потрясло и взволновало, что мы не обнаружили затылочную связку у горилл, шимпанзе и ранних гомининов, зато у человека и в ископаемых останках рода Homo она присутствовала. Получалось, что, если она служит для стабилизации головы при беге, мы нашли доказательство: миллионы лет назад эволюция путем естественного отбора приспосабливала человека к быстрому передвижению.
В следующие несколько лет