Читать интересную книгу Воевода - Дмитрий Евдокимов

Впрочем, это помогло Буссову беспрепятственно пройти в зал, где пировал «Димитрий». Тот узнал склонившегося немца, радостно помахал рукой и пробормотал какое-то приветствие, видимо приглашая гостя за стол. Конрад подсел к старому знакомцу, Ивану Мартыновичу Заруцкому:

   — Почто празднуете?

   — Радость у нас — царица объявилась!

   — Какая царица? — удивился Буссов.

Заруцкий назидательно поднял палец и почти трезвым голосом возвестил:

   — У нас одна царица — Марина!

   — Так ведь она была в Ярославле, с отцом!

   — Была да сплыла. Шуйский, как подписал договор о перемирии, отпустил их с послами домой. Правда, взял клятву, что с самозванцем встречаться не будут. Да что теперь клятвы! — Заруцкий иронично обвёл взглядом аристократически одетых людей, сидящих подле «Димитрия».

   — Кто такие? — тихо спросил Буссов.

   — Князья! — хмыкнул Заруцкий. — Теперя у нас свой двор. Были стольниками у Шуйского, а у нас уже — бояре. Вон тот повыше — Трубецкой, рядом — Черкасский, из татар, а то — братья Засекины.

«Их-то что привело в лагерь самозванца? — искренне изумился про себя немец, особо не утруждавший себя исполнением заповедей. — Вряд ли Шуйский родовую знать решился обидеть. И богаты, видать. Значит, просто желаю? новых чинов и славы? Поистине, мир перевернулся, если уж князья идут в услужение к школьному учителю».

   — Так где же царица? — спросил он Заруцкого вслух.

   — На том берегу Москвы-реки. В стане Яна Сапега.

   — Сам Сапега здесь? — ещё больше изумился Буссов. — Двоюродный брат великого канцлера литовского? Вот это да! Неужели король решил тоже в драку ввязаться?

   — Нет, он пришёл сюда против воли короля, обиделся на него — в Польше его судили за буйство. Так он решил по России прогуляться, здесь вольготнее.

   — Ну, а царица как у него оказалась?

   — Сама прибегла. Эх, это целая история. Отправил их Шуйский восвояси, в сопровождение дал отряд князя Долгорукого. Шли скрытно — через Углич, Тверь, на Белую. А Мнишек всё сюда вести слал, каким путём, значит, идут. Государь, — Заруцкий кивнул на задремавшего было самозванца, — вдогонку отряд поляков послал, а затем русских под начальством Масальского и канцлера своего Валавского. Смехота! Долгорукий всё торопил поезд, как чувствовал, что будет погоня, а воевода и Марина всё остановок побольше требовали, заболели, видите ли. Под Белой поляки их и догнали, Долгорукий с войском врассыпную. Повезли царицу сюда, в Тушино. Сказывают, весела была, как птичка, все песни пела. Один шляхтич не выдержал да и скажи: «Ждёт тебя Димитрий в Тушине, да не тот». Поплатился за свой язык, теперь вон посреди лагеря на колу сидит. Марина в слёзы, решилась спросить у Масальского. А тот тоже сказал, де, Димитрий ненастоящий. Сказал и испугался — и деру к Шуйскому. Теперь у нас это просто. — Заруцкий снова взглянул на князей. — Убегают от Шуйского в Тушино, крест Димитрию целуют, потом бегут обратно в Москву, там крест целуют. И там и там награды получают. Есть перелёты, что по пять-шесть раз туда-сюда успели смотаться!

   — Так что Марина? — напомнил Конрад приятелю, который под воздействием хмельного слегка потерял нить рассказа.

   — Марина с отцом наотрез отказались ехать в Тушино. Узнали, что недалеко лагерь Яна Сапега, которого они хорошо знали раньше, и известили его. Он их встретил, и уже вместе с ним стали двигаться сюда. Государь позаботился, чтобы в Можайске и Звенигороде народ встречал Марину как царицу, слал ей ласковые письма. Потом к ним поехал сначала договариваться Рожинский, а уж затем сам государь. Так что завтра встречаем царицу! Выпей, немец, за здоровье царской четы!

Последнюю фразу Заруцкий выкрикнул громко, поскольку приметил, что к их разговору прислушиваются. Тост поддержали, и Буссов послушно опорожнил поднесённую чашу, потом на ухо спросил:

   — Неужели Марина «узнала» государя?

   — А что ей было делать? Отец её продал «царику» за триста тысяч золотых и за четырнадцать городов Северской земли в придачу. Посол Олешницкий за содействие получил город Белую. Не внакладе и Сапега — ему государь отдал на разграбление Троице-Сергиев монастырь. Только его взять ещё надо — крепкий орешек!

Буссов задумчиво крутил в руках серебряную чашу. Ему было жаль двадцатилетнюю женщину, которую, словно продажную девку, кладут в постель к проходимцу.

Иван Мартынович, угадав мысли Буссова, жарко дыша перегаром, зашептал ему на ухо:

   — «Царик» мне сказывал, что подписал обязательство не трогать Марину, пока на Московский престол не сядет! Только сомневаюсь: в нашем лагере такое не утаишь.

Он тоже задумчиво опустил голову, бормоча:

   — Бедная птичка! Говорят, всё пела... И такая красивая достанется этому ублюдку...

Конрад сильно дёрнул его за полу кафтана — на них подозрительно смотрел государь. Вмиг протрезвев, Заруцкий сказал:

   — Просит немец, чтобы царь-батюшка его принял. Просьба у него нижайшая есть. А я ему говорю: «Погоди! У государя дело поважнее. Вот как с царицей встретится, тогда другое дело!»

«Царик» блудливо рассмеялся, предвкушая брачную ночь.

Утром прискакал Рожинский с сообщением, что процессия тронулась к Тушину. Всё войско было построено четырёхугольником, купцов и гулящих девок повыгоняли. Вот показался поезд. Впереди в сопровождении своих рыцарей с развёрнутыми знамёнами красавец богатырь Ян Сапега[82] в серебряных латах. За ним — карета, где находилась царица, а следом — карета воеводы Юрия Мнишека. Кареты остановились у бревенчатого крыльца, всадники спешились. Сапега, нежно взяв Марину за талию, бережно опустил её на землю.

«Действительно, птичка!» — подумал Буссов, не удержав вздоха.

   — Виват Марина! Да здравствует царица наша! — поднялся дружный вопль над шеренгами воинов.

Сапега торжественно вёл царицу к «дворцу». Навстречу ей, не дождавшись, смешно подпрыгивая, приближался «царик». Вот он всё ближе, ближе. Марина взглянула ему в лицо... и, вдруг зарыдав, бросилась к нему на грудь. Самозванец обнял её за плечи, неловко тыкаясь, поцеловал Марину в щёку.

Воины-ветераны, не боявшиеся ни Бога, ни черта, откровенно смахивали слёзы, глядя на эту умилительную картину.

Если у кого из них до того и были сомнения, истинный ли государь их ведёт на Москву, то теперь всякие сомнения исчезли.

   — Виват Димитрий! Виват Марина! — кричали они.

И такова, видать, была гипнотическая сила этой маленькой хрупкой женщины с большими чёрными глазами, что и «царик» внезапно ощутил себя подлинным Димитрием.

   — Выкатить на поле бочки с водкой! — зычно выкрикнул он. — Всех угощаю! Пейте кто сколько может за здоровье нашей обожаемой царицы!

   — Вот это по-царски! — возопили воины, уже без команды дробя ряды и кидаясь толпой навстречу выкатываемым бочкам.

Гулянье шло весь день, и даже глухая сентябрьская ночь не остановила буйного веселья. У винных бочек разожгли костры, языки пламени вырывали из темноты причудливые смешения тел опьяневших польских и русских солдат. На пламя костров, как ночные бабочки, слетались неведомо откуда гулящие девки. Те из солдат, что ещё были способны передвигаться, подходили к бочке, опрокидывали чарку и возвращались в круг, где под бубны и свистульки вытанцовывали незамысловатые танцы с девицами.

Буссов ходил по лагерю, брезгливо переступая длинными ногами в тяжёлых сапогах тела опьяневших в ожидании Заруцкого, который ещё гулял в царских палатах. Порой Конрад останавливался у одной из бочек, принимал предлагаемую бражником чарку, выпив, с отвращением вздрагивал и шёл дальше. Веселья он не испытывал: напротив, с каждой чаркой он проникался всё большим отвращением к полякам. «И они ещё смеют называть себя рыцарями, — бормотал он. — Если и был в войске самозванца истинный рыцарь, так это русский Иван Болотников. А это... Мразь, гнилье! Прожорливые твари! Похваляются своей республикой, что никому не подчиняются, что они свободны! Нет, свобода, если нет твёрдой власти, и порождает разбойников. Оттого что всё дозволено, вся муть и всплыла вверх! Сначала эти пожиратели падали разграбили собственную Польшу, а теперь взялись за Россию. Эдак и от моего поместья скоро ничего не останется: всё вытопчут, пожгут, испоганят. Не зря у них любимое ругательство — «пёсья кровь»! Воистину собаки!»

Размышления Буссова о последствиях польской демократии прервались из-за шума, возникшего на вершине холма, где находилась царская резиденция. Он направился туда, чтобы узнать причину волнения. Мимо него пронеслась кавалькада рыцарей: это Ян Сапега возвращался в свою ставку, за Москву-реку. Хохочущий стражник рассказал Буссову, что Сапега, выходя из царских хором, был настолько пьян, что свалился с лошади, когда на прощанье решил расцеловаться с Рожинским, с которым в знак дружбы они обменялись саблями. Поскольку Сапега был в доспехах, то при падении произвёл изрядный грохот, что и привело к панике.