Председатель. — Вы приписываете ваше расхождение с Джунковским свойствам петроградского чиновничества, которое норовит поссорить. На чем же поссорили вас с Джунковским, что ему могли про вас сказать?
Белецкий. — Мало ли что можно сказать про человека. У меня, как у малоросса, характер несколько упрямый. Мои взгляды на чиновничество заставляли меня писать приказы по департаменту, которые могли ему не нравиться. Затем, мало ли какой характер можно придать служебному деянию человека. Джунковский — человек, который сразу не высказывался. Бывают люди, которые способны крикнуть на человека, потом отойти, и отношения остаются хорошие, какие были раньше. У Джунковского, наоборот, накоплялось и затем могло вылиться в известную форму. Могли быть вопросы, связанные со свойством моего характера, со служебными взглядами. Например, у нас главным вопросом была реформа полиции, которая рассматривалась в законодательных учреждениях. Я имел возможность давать объяснения по каждому вопросу, который возникал, и давал разъяснения, как это делается в практике западных государств: почему, какие мотивы заставили, как прошла статья и т. д. Может быть, Джунковскому не нравилось это, потому что, казалось бы, первая роль должна принадлежать товарищу министра. Я должен сказать, что в это не вникал. Потом, могли быть вопросы кастовые: я — человек, вышедший из народа, а он — человек придворный. Когда я объяснялся с ним лично, он сказал, что отдает должное моей трудоспособности, моим знаниям, но, в силу некоторых обстоятельств, желал бы видеть в роли директора департамента полиции человека, которого он близко знает, и указал на Брюн-де-сент-Ипполит, который был в то время прокурором московского окружного суда.[*]
Председатель. — Ведь вы с Джунковским прослужили целый год, и вдруг через год он сказал, что мало вас знает. Очевидно, и для вас и для него было ясно, что это просто манера сказать, а существо другое. Выясним, в чем вы расходились во взглядах по существу.
Белецкий. — Суммировка различных причин повлекла к тому, что он пригласил вместо меня другое лицо.
Председатель. — Вы — русский чиновник, а мы присматривались к русской чиновничьей среде и знаем, что каждый чиновник может сказать, по какому поводу он разошелся с начальством.
Белецкий. — Я говорю, что очень много накопилось за год, в том числе и расхождение во взглядах. Он сразу отнесся к Виссарионову и к Еремину с недоверием, так как, при объездах по России, он слышал жалобы на отношения Еремина и Виссарионова к жандармским офицерам. Затем, он взял нового начальника штаба, генерала Никольского.
Председатель. — Это частности.
Белецкий. — Нет, и это имеет большое значение. Я попросил бы вас прочесть статью, вы увидите. Я затрудняюсь в присутствии дам говорить. В этой статье вы найдете некоторое разъяснение отношений между этими двумя лицами. Я должен сказать, что статья написана под влиянием сообщений лиц, более или менее осведомленных.
Председатель. — Так что, по вашим сведениям, эта статья, о которой вы говорили, соответствует действительности?
Белецкий. — Боже сохрани, — я не позволю себе этого сказать, потому что я не так близко знаком с Владимиром Федоровичем и с Никольским, чтобы знать интимную жизнь. Но я должен сказать, что и раньше взгляд начальника штаба для Джунковского представлял собою нечто непреложное. Когда начальник штаба предлагал департаменту полиции , поступать так-то и так-то, для Джунковского это было непреклонно, хотя это и грешило против истины; был момент, когда штаб взял на чашке весов верх над департаментом полиции. Никольский много осложнил мои отношения с Джунковским, которые до тех пор были нормальны. Впоследствии, из того, что мне сообщал Джунковский (во время объезда он разговаривал с офицерами корпуса жандармов; за полтора года своего пребывания в должности товарища министра он 45.000 прогонов получил; можете судить, сколько он был в разъездах), я понял, что он поверил не департаменту полиции, а корпусу жандармов, штабу; правда, может быть, он имел основания для предвзятого отношения; это заставило его усиленно заняться нормировкой отношений сотрудников; вербовались сотрудники путем морального насилия. Во время первых объездов мною был издан циркуляр, что в сотрудники можно приглашать только тех лиц, которые сами охотно дают показания, а не тех, которых нужно путем устрашения, наказания заставлять итти в сотрудники.
Председатель. — Джунковский был за то, чтобы их заставлять?
Белецкий. — Наоборот, я говорю, что Джунковский шел еще дальше. Я говорю, что как раз к этому времени, путем объезда, выяснилась целая сеть отрицательных сторон розыскной деятельности на местах; они могли дать известную картину Джунковскому и могли породить отрицательное отношение его к Виссарионову и Еремину.
Председатель. — Которых вы защищали?
Белецкий. — Да.
Председатель. — Стало быть, косвенно, и к вам, как к их защитнику. Но ведь вы, как и они, были против того, чтобы вербовать сотрудников путем морального насилия? Значит, он шел дальше вас?
Белецкий. — Он хотел поднять значение офицеров корпуса жандармов.
Председатель. — Что же, он думал, что руководить сотрудниками должны не офицеры корпуса жандармов, а штатские люди?
Белецкий. — Я думаю, что если бы он дольше оставался в роли товарища министра внутренних дел, то, безусловно, он к этому должен был притти. Он считал, что если офицер идет на свидание переодетым, это роняет его мундир.
Председатель. — Значит, он считал, что военное лицо должно быть заменено штатским? А не был ли Джунковский по существу против учреждения института секретных агентов? Не хотел ли он, чтобы ни один агент полиции, ни в военном, ни в штатском платье, не занимался секретным сотрудничеством?
Белецкий. — Он вообще к этим сотрудникам относился с некоторым недоверием. Это проходило красной линией.
Председатель. — Хотел он заменить их более достоверными секретными сотрудниками или он вообще не хотел секретного сотрудничества?
Белецкий. — Нет, до этого он не дошел. Если бы он не хотел, то, при его характере, при том положении, которое он занимал при Маклакове, он бы потребовал. При мне было потребовано, чтобы не позволяли себе морального насилия над принимаемыми в сотрудничество, чтобы это был акт добровольной сделки. Джунковский потребовал, чтобы в донесениях офицеров корпуса жандармов всегда было указание, от кого донесения идут, чтобы знать, насколько они заслуживают доверия. Проверяя это, он относился известным образом к тем офицерам, донесения которых были несколько непродуманны и поспешны; эти офицеры были у него на замечании. Вообще, он хотел, чтобы сведения, представляемые в департамент полиции, носили характер достоверности. Затем, при мне закончилась работа по отношению к сотрудникам средних учебных заведений.
Председатель. — Вы вместе с ним искореняли это?
Белецкий. — Да, циркуляр шел от него за моей подписью.
Председатель. — Значит, до Джунковского, были сотрудники среди учеников средних учебных заведений?
Белецкий. — При ревизионных объездах пришлось убедиться в этом из отчетов. В это время мы делали сверстку всех данных объезда, давали направление деятельности на местах. Из этих данных пришлось убедиться, что в средних учебных заведениях, в старших классах, имелась своя агентура. Против этого явления я и Джунковский восстали циркуляром.
Председатель. — Это — циркуляр от 1-го мая 1913 года? Значит, до издания циркуляра, вы целый год были директором департамента полиции и стало быть целый год терпели агентуру в старших классах средне-учебных заведений, т.-е. развращали мальчиков и девочек?
Белецкий. — Это удалось узнать из ревизионных данных, но вопрос ставился не в первый раз. Даже при Кассо, если не ошибаюсь, был закон Государственной Думы, который дал возможность сейчас же обратить внимание, потребовать, чтобы в ревизионных объездах проверили, насколько это правильно; я сам даже этого не предполагал.
Председатель. — Вы не помните, в каких охранных отделениях была обнаружена агентура среди учеников и учениц средних учебных заведений?
Белецкий. — Это здесь, в Петрограде. Я командировал начальника охранного отделения Коттена.
Председатель. — Что же, был он подвергнут взысканию?
Белецкий. — Он был потом устранен от службы.
Председатель. — Т.-е., когда потом?
Белецкий. — В конце 1913 года.