Председатель. — В чем выразились злоупотребления?
Белецкий. — В том, что типографии ставились; это не была настоящая типография, революционная, это была так сказать типография агента охранного отделения: он сам ее ставил, а затем давал возможность раскрыть и арестовать тех лиц, которых собирал.
Председатель. — И, таким образом, получить вознаграждение?
Белецкий. — Нет, не скажу, чтобы получить вознаграждение. Вся система была отрицательная. Золотарев и я, мы упразднили это. Это дало нам возможность, при более крупных явлениях, посылать то или другое лицо проследить за лицами, стоящими во главе розыска в революционном пункте. Затем — 1913 год; это был год большой, год Романовских торжеств; он также заставил иметь особое наблюдение за местными организациями, совершать громаднейшие объезды, и так далее.
Председатель. — Через того же Виссарионова?
Белецкий. — Виссарионов был не один. Он заведывал политическими отделами в более крупных центрах. Не только Виссарионов, но большинство чиновников особых поручений, например, Губонин, Дьяченко, Броецкий, чтобы дать возможность внести некоторую законность в эту область.
Председатель. — Вы дали нам очень интересный общий очерк. Позвольте теперь задать вам несколько вопросов. По поводу назначения Курлова, вы упомянули о том, что в него, в 1904 году, была брошена провокационная бомба Жученко, сотрудницею Климовича. Что дало вам основание сказать, что это была провокационная бомба?
Белецкий. — Я в это время не был в департаменте полиции и могу сказать только то, что приходилось слышать. Жученко была исключена из партийной среды, должна была скрыться, бежала и последнее время жила заграницею.
Председатель. — Вы сказали, что, во исполнение реформы Трусевича, в порядке ускоренного законодательства, был создан ряд должностей чиновников особых поручений. Что называется порядком ускоренного законодательства?
Белецкий. — Не в форме проведения через законодательные учреждения, а в период между-думья, если не ошибаюсь, в 1905 году.
Председатель. — Вы сказали, что Еремин выделил совершенно секретный отдел из особого отдела. В чем заключалась реформа?
Белецкий. — Вот, например, эта комната. Сидят офицеры, которые ведают делами сотрудников. В другой комнате, положим, сидит чиновник Зыбин, который занимался тем, что письма переводил.[*] Вот все то, что относилось к секретному сотрудничеству, Еремин сосредоточил в руках своих и в руках офицеров, у которых есть своя честь, мундир и т. д. Он давал возможность верить в полную изолированность.
Председатель. — К какому времени эта реформа относится?
Белецкий. — Она началась при Зуеве, при мне она закончилась.
Председатель. — Вы можете охарактеризовать деятельность всех этих лиц не со стороны формальной, организационной, а вообще с точки зрения того направления, какого они держались? Например, Трусевич?
Белецкий. — С Трусевичем мне пришлось встретиться, как с вице-директором департамента полиции; он давал объяснения в министерстве по поводу телеграфной жалобы, последовавшей со стороны самарских депутатов, левых партий на недозволение им дать отчет по поводу своих занятий в Покровской слободе около Саратова.[*] Это было как раз перед роспуском 2-й Думы. Затем, мне пришлось столкнуться с Трусевичем в качестве свидетеля по делу об убийстве П. Г. Курлова.
Председатель. — Вы, может быть, хотели сказать П. А. Столыпина? П. Г. Курлов не был убит.
Белецкий. — Я был вызван в качестве свидетеля по поводу израсходованных сумм, предназначенных для этой поездки из секретного фонда.
Председатель. — Что же, вы нашли, что он неправильно расходовал?
Белецкий. — Я только фактическую сторону доложил: какие суммы взяты и какие возвращены.
Председатель. — Мне хотелось бы знать, какую, собственно, линию вел Трусевич в департаменте полиции.
Белецкий. — Трудно дать характеристику человека, когда лично не приходишь с ним в соприкосновение служебное; но, как приходилось слышать, я скажу с полной откровенностью. Это был тип карьериста, который, так сказать, на политике хотел создать себе карьеру; этот человек не щадил самолюбия чиновников; вообще в департаменте полиции, у всех, кто его близко знал и даже кто был обязан ему своим назначением, он вызывал воспоминания самого отрицательного характера.
Председатель. — Это, как начальник; а как директор департамента полиции, по существу его деятельности?
Белецкий. — Офицеры, которые с ним работали, считали, что более незаменимого руководителя они редко встречали до того времени и после того. Собственно, как раз в эту эпоху, некоторые офицеры делали себе карьеру.
Председатель. — Это была эпоха Герасимова и Комиссарова?
Белецкий. — Что касается Герасимова, то у него были два человека, которые выдавали друг друга. У Герасимова был на руках Азеф, а Трусевич не был с ним связан. Я говорю, что Герасимов, как большинство начальников охранного отделения, поставил себя в несколько изолированное положение к департаменту полиции; это было начало, потом по его следам пошел Коттен. Начальники петроградского охранного отделения имели право делать доклады непосредственно министру.
Председатель. — Значит, Герасимов и Трусевич ревновали друг друга по поводу Азефа: Трусевич не имел Азефа, а у Герасимова он был на руках?
Белецкий. — Я передаю только то, что слышал.
Председатель. — Скажите о направлении деятельности Виссарионова.
Белецкий. — Виссарионова офицеры корпуса жандармов не особенно любили, потому что он все старался разузнать с целью проверки: вы сами знаете, что ревизующий не представляется желательным человеком для тех, у кого есть служебные промахи. Он был человек требовательный. Я лично до настоящей поры питаю к нему глубокое уважение, потому что он предохранил меня от многого, что я мог бы сделать, если бы во главе стоял кто-нибудь другой. Я его считаю человеком очень честным, безусловно порядочным, не способным ни на какой провокационный акт, человеком, боровшимся с провокацией.
Председатель. — Расскажите относительно Зуева.
Белецкий. — Зуев — очень почтенный человек; но я говорю, что самодовлел Курлов; это был человек, который поглощал в себе должности товарища министра и директора департамента полиции. Так что Зуев все крупные вопросы передавал ему на решение.
Председатель. — Позвольте понять, что Зуев был бледной фигурой?
Белецкий. — Я его знал по сенату. Он очень умный человек, много начитанный, но, по свойству своей натуры, он немножко ленив. Затем, брать на себя он многого не хотел, и потому, когда Курлов захотел самовластно царить над департаментом, это его спасало. Например, в деле убийства Столыпина; когда я приехал из Карлсбада, Зуев послал телеграмму о том, что представляет собой Богров, и предупреждал Курлова от сношений с этим человеком. Эта телеграмма при мне составлялась.
Председатель. — Значит, Курлов, с назначением его на должность товарища министра, самовластно царил в департаменте?
Белецкий. — Он был очень близок к делам, тем более, что Столыпин, будучи председателем совета министров и министром внутренних дел, сам был лишен возможности посещать департамент полиции. Курлов выдвинулся в первый ряд, тем более, что Столыпин верил лицам, которых назначал.
Председатель. — Вы служили при Джунковском. Близко ли интересовался он делом департамента полиции?
Белецкий. — В 1912 году, когда Джунковский был московским губернатором, я исполнял должность директора департамента. У меня отношения были с ним хорошие; когда он, при Маклакове, был назначен товарищем министра, я, в виду своей должности, которая требовала установления известных взаимоотношений между министром, товарищем министра и директором, счел долгом написать письмо Джунковскому и указать, что, если он находит в моем характере или в моей деятельности что-нибудь несовместимое с его взглядами на должность директора департамента, я, хорошо понимая, какую роль ему предоставил Маклаков, прошу поставить меня в известность, чтобы я мог ликвидировать свои служебные отношения с министерством внутренних дел. В ответ я получил любезное письмо, где он приглашал меня остаться. Отношения наши в первое полугодие были хорошие; в последнее время, в силу свойств петроградского чиновничества, старающегося внести раздор между начальствующими лицами, в силу известного наговора, может быть, в силу того, что некоторые особенности моего характера могли не понравиться, я начал замечать в нем отношение несколько предубежденное. Когда я узнал, что он высказался в этом духе Маклакову, я переговорил с ним лично, и это послужило к моему уходу.