Получил ли ты мои письма с безумной просьбой приехать сюда и пожить здесь хоть полгода, пока все уляжется там у Вас, отдохнуть, отъесться, побыть со мной? Я и не надеюсь, но, быть может, это все-таки и не такая уж безумная идея? Вспомни, сколько невероятного произошло в нашей – вместе и порознь – жизни, и идея приезда в Монреаль не покажется тебе такой уж мифической. Лелеет же Марина надежду весной побывать в Питере, а значит, и у тебя? А ведь это тоже мифические надежды, потому что, кроме желания канадцев и деятелей в Питере, ничего нет, главное, нет денег. Она, только сама Марина, должна их каким-то образом выпросить в Канаде, тогда поездка станет реальностью. Но в Канаде сейчас тоже не очень легко, кризис, и пока Марина тратит свои деньги, организуя встречи, контакты, как они это зовут, бесконечные ланчи, телефонные разговоры с разными городами и т. д. Так и живем – надеждами… А кроме них, как всегда, «две спутницы верных – любовь и разлука – проходят сквозь сердце мое»… Живу, Юрочка, бесконечно вспоминаю прошлое, – грустно и радостно, вместе. <…>
Был ли ты, как в прежнее время, в Таллине на новый год и Рождество?
Мы все новый год встретили у меня. <…> Я не очень поняла из твоего письма: что Саша Мишина живет с тобою или где-то в Тарту? Почему? Как хорошо, что Окуджава доставляет тебе все еще удовольствие, как и мне. А помнишь, как на моем старом и дряхлом магнитофоне летом в августе 70 года мы слушали «Моцарта» и «Ель»? Тогда эти песни как-то особенно звучали. Теперь «иные берега, иные волны». Зима здесь дивная. Сейчас мороз, я по-прежнему много гуляю одна, кругом много снега; я очень люблю графику зимних деревьев на ясном закатном небе. Юранька, Бог весть, дойдет ли, и когда, это письмо и другие письма… Но я жарко молюсь все время, чтобы ты дожил до своего 70-летия 28 февраля, чтобы ты был здоров и не очень грустен в этот день, а провел его, как тебе сейчас хочется. Вспомни и обо мне. Помни, как много ты успел в жизни, как много дал твоим ученикам, твоим друзьям, твоим детям, всем любящим тебя. Даже в грустные минуты жизни ты должен отдавать себе ясный отчет в том, что успел больше, чем мыслимо для любого ученого, живущего в твоих условиях. Помни о том, как радостно, пусть и трудно, было всегда рядом с тобой всем, кому выпало счастье быть, жить с тобою. Грустно, больно, что нет в этот день с тобой Зары, но, друг мой, «где б души ни витали»[482], она все равно с тобой. А уж я… до последнего своего дыхания, ты знаешь. Марина передает тебе свои добрые пожелания, любовь и преданность. Помни о нас. Будь здоров, мой милый, мой далекий, мой нежный друг.
Твоя Фрина
P.S. Помнишь маленькое серебряное колечко с аметистом («твой» камень!), подаренное мне тобою? Хотя все «игрушки» я здесь разлюбила, его ношу – особенно теперь, перед 28 февраля…
25 января 1992 года
25/1-92
Юрочка, дорогой!
Эта бедная посылка, разумеется, не подарок ко дню твоего рождения. Но я надеюсь, что она дойдет до тебя к этому времени и напомнит тебе, как я думаю о тебе, как хочу хоть в мыслях быть с тобою в этот день. Как бы ты ни хотел его провести…
Поскольку письма плохо доходят, я пользуюсь посылкой, чтобы еще раз просить тебя: подумай о приезде сюда на время, чтобы отдохнуть душой, побыть со мной, поработать; наконец, просто пожить в тепле, в сытости и любви. Я это повторяю опять, потому что не знаю, получил ли ты хоть одно из писем моих с этой просьбой. Когда это письмо и посылка к тебе дойдут, а кажется, что сбоев с этой оказией не бывает, – я уже получу настоящий статус эмигранта; это должно случиться 30 января. Конечно, это могло бы мне дать возможность поехать в Эстонию. Но есть ли смысл? Да и боюсь я теперь всего – укатали Сивку крутые горки. Со всем этим, жизнь идет, все здесь у нас в порядке: относительно здоровы, хлопочем о другой квартире (пока все не ясно), Марина по-прежнему.
А теперь пишу тебе краткое «руководство» по продуктам, которых ты не знаешь!
1) 10 пакетов супа с креветками или с грибами.
Размельчить в руках сухую вермишель из пакета и всыпать ее вместе с порошком (он в фольговой обертке в пакете же) в 2–2,5 стакана кипящей воды. Варить на слабом огне 2–3 минуты. Получается очень вкусный густой суп, почти что второе блюдо. Кажется, там две порции в каждом пакете.
2) Желтый порошок, куриный бульон (см. наклейку на пакете). Одна полная столовая ложка порошка на 1 литр воды, довести до кипения только. Получается вкусный куриный бульон. В порошке есть и всякие травки.
3) РИС после варки становится белым и вкусным. Я старалась купить тебе такой, который годится на второе, он не слишком разваривается, особенно если варить его в подсоленной воде.
4) Ореховое масло («пена-бата», как его называют здесь).
Это очень полезная вещь для бутербродов с хлебом, печеньем – к чаю.
Я не посылаю тебе кофе, потому что помню, что ты его не пьешь. Лучше – чай.
Вот, мой дорогой, и все. С человеком, который тебе передаст посылку, я совершенно не знакома, здесь работает целая цепочка, за немалые деньги. Но спасибо им за это, по почте – совсем немыслимо что-то посылать. Если предыдущее письмо ты получишь, или если этот человек может хоть сколько-то времени подождать, – передай с ним, хоть несколько слов в простом конверте для меня. Мне передадут тем же путем и совершенно конфиденциально.
Милый мой Юрочка, будь здоров, будь бодр. Пусть тебе пошлет Господь покоя и сил выносить жизнь.
30.1.92. Свершилось: мы – эмигранты. Помнишь?.. «И горек мне мой сладкий, мой эмигрантский хлеб…»[483]
30 января 1992 года
30.01.92
Юрочка, мой любимый!
Сегодня пришло твое новогоднее письмо, то, куда вложена открытка с Амуром и Психеей. Помнишь, как в год, когда на кафедре в Ун-те отмечали годовщину Н.И. Мордовченко, мы гуляли с тобой и были в Летнем саду? Было очень морозно. Помнишь ли? А что до твоего жуткого сна, в котором ты все догоняешь поезд… я это понимаю и очень жалею тебя. Я никогда не рассказывала тебе <…> как много лет подряд мне снился сон о том, что я должна, но не могу увидеть тебя, что-то препятствует встрече, а я рвусь, но тщетно. Я просыпалась в ужасе, а сон все повторялся с небольшими вариациями. Это все на одну тему: невозможность, невозможность – и страстное желание видеться. А теперь вот между нами океан, и я протягиваю к тебе руки, я так хочу защитить тебя, облегчить бремя нелегкой жизни – и ничего не могу сделать для тебя. Только то счастье, что рвусь к тебе душой, что ты бываешь со мною почти всякую минуту. А в письмах твоих я слышу твой родной, бесконечно дорогой мне голос, вижу твою улыбку, слышу твой смех, несмотря на всю грусть этих писем. <…> Я уж думаю теперь, что кому-то ведь было нужно, чтобы все сложилось так, как сложилось, что, может быть, нельзя нам гневить
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});