Парубки рванули сразу в обе стороны и так сильно, что Юрины пальцы разомкнулись и согнутые локти раздались.
— Сюда! На помощь! — заорал Юра и, рванувшись вперед всем телом, упал с загремевшими винтовками на асфальт и снова сцепил пальцы под грудью.
— Сюда, гвардейцы! — кричал Юра и подумал, что вот он мушкетер, а зовет гвардейцев.
Его сильно дергали, били сапогами в бока. Потом подняли над асфальтом и опрокинули на спину, но все-таки он не выпустил ремней, запутавшись в них не только руками, но и ногами. Юра собрал все свое упрямство. Его судорожно сцепившиеся руки было легче сломать, чем разнять.
— Чертова зимска щеня! — услышал он голос Грыця. Его назвали «зимское щеня», как тех подземных зверьков величиной с крысу, которые, если их раздразнить, высоко подпрыгивали в воздух и нападали даже на людей.
Чеботы больно ударили в ребра, ремни рванули руки в стороны — и парубки наконец заполучили винтовки.
Но тут почти рядом раздался окрик:
— Бросай оружие!
Грянул выстрел.
Брошенная винтовка больно ударила прикладом Юру по пальцам и грохнулась на асфальт. Цокот подкованных сапог быстро удалялся. Наклонившись над Юрой, солдат сказал:
— Вставай! Свои!
Он помог ему подняться и, видя, что парнишка совсем обессилел, сам понес винтовки к конторе дежурного по станции. Возле дверей дежурки рабочегвардеец принял их и стал расставлять вдоль стены.
— Неси в помещение, товарищ, — сказал Юрин спутник, — а то появились селюки, охотятся за оружием.
В дежурке под потолком ярко горела большая керосиновая лампа, но было туманно от табачного дыма. Солдат, помогавший Юре донести винтовки, свалил их на деревянный диван. На полу уже лежало много оружия, даже куча бомб-«лимонок» и два пулемета. Юра поправил сваленные винтовки, чтобы они не упали, а свою, для надежности, снова повесил за спину.
— От кого? — спросил стоявший у окна командир, поворачиваясь к Юре.
— От П… Палея! — с трудом вспомнив фамилию Анархиста, ответил Юра.
Командир нагнулся, чтобы лучше рассмотреть лицо юного гвардейца.
— Дядько Антон! — крикнул Юра и, обхватив своего друга обеими руками за шею, крепко чмокнул его куда-то возле носа и почувствовал жесткие усы. — Дядько Антон! Дядько Антон!.. — кричал он.
— Юр! Хлопчик мой ридный! Та как же ты очутился здесь? Давай сядем, и ты расскажешь!
Высокий, крепкий, в блестящей кожаной тужурке и кожаном картузе, он сильно прижал Юру к себе. От него приятно пахло кожей, табаком и еще чем-то знакомым-знакомым, родным.
Юра присел на диван. Ноги его почему-то дрожали. Держась обеими руками за правую руку дядька Антона и не сводя с него взгляда, полного обожания и восторга, Юра мог только повторять:
— Дядько Антон! Дядько Антон!..
Но дядьку Антону сейчас было не до разговоров. В дежурке, куда рабочегвардейцы сносили винтовки, из угла в угол ходил пожилой, толстый, сердитый железнодорожник в красной фуражке и другой молодой, тоже в шинели железнодорожника. У двери стоял часовой с винтовкой, а еще двое рабочегвардейцев сидели возле пулемета «максим», привалившись спинами к стене.
«Красная фуражка» подошел к дядьку Антону и, расправив длинные седые усы, сказал:
— Гражданин командующий! Я требую, чтобы мне не мешали очистить путь. Воинский состав, который следует на фронт, уже пять минут ждет у семафора.
— Я вам сказал: когда отправим этот эшелон на Екатеринослав, принимайте встречный. И вообще — путь двухколейный…
— Это я понимаю, но станционные пути забиты. Я готов отправить эшелон, но вы же сами его задерживаете.
— Разоружим и отправим.
— Но поймите…
— Опять повторяю: если вы примете тот эшелон сейчас, пока мы не отправили отсюда отобранное оружие, у нас с комиссаром Временного правительства произойдет конфликт. На вашей станции будет вооруженное столкновение, бой. Вы можете лично пострадать.
«Красная фуражка» запыхтел, потом почтительно спросил:
— А нельзя ли ускорить разоружение?
— Постараюсь. Распорядитесь подать и поставить против дежурки паровоз, с которым прибыл из Екатеринослава наш отряд. Он направится обратно, транзитом через все станции…
Дверь хлопала, рабочегвардейцы вносили винтовки. Теперь они сваливали их просто на пол и убегали.
— Не понимаю, как тебя, Юр, угораздило попасть в эту кашу?
— Я рабочий-гвардеец. Из Екатеринослава. Мы на паровозе с Палеем приехали…
И вдруг Юра оборвал свой рассказ. Где же Петя? Что с ним? Как можно было забыть о нем? Юре стало так стыдно, так тревожно. Краснея, он уставился в пол и сказал:
— Дядько Антон, я не один, я с товарищем из нашего класса, с Петей… Где он? Пожалуйста, найдите его, пожалуйста!.. Он в другом десятке.
— Ладно, найдем. Но как же вас приняли? Кто из наших сдурел?
Юра не успел ответить. Донесся выстрел, затем второй, третий. Дядько Антон выбежал из дежурки. И тут Юра вспомнил приказ Палея: «Отнесешь винтовки и бегом ко мне».
Он выбежал из дежурки с винтовкой за плечами. По перрону, виляя в разные стороны, пригнувшись, бежал здоровенный парубок с винтовкой в руке, а позади, шагах в пятидесяти, бежали два рабочегвардейца и стреляли в него. Один из них был Палей. Увидев Юру, он крикнул, показывая на мчавшегося верзилу:
— Стреляй бандюгу!
Юра передернул затвор, поднял винтовку, зажав приклад под мышкой, прицелился. Бандит бежал на него, был уже шагах в семи. Оскаленная верхняя губа обнажила желтоватые крупные зубы. Скосив темные глаза на Юру, он круто повернул вправо, к станционному палисаднику. Теперь бандит бежал уже спиной к Юре. Палей и его товарищ не стреляли, так как могли попасть в своего.
Юра всегда был готов стрелять по «врагам». За свою жизнь он поразил множество «врагов». Он отсекал головы «ягуарам». Он попадал в глаз «султану» и «Вильгельму», сражался с «индейцами» и расстреливал «шпионов». Но одно дело отсекать деревянной саблей головки бурьяна, стрелять из лука в нарисованную на бумаге углем голову или даже из монтекристо подстрелить ястреба, воображая его Черномором, и совсем другое дело — выстрелить из настоящей винтовки в настоящего, живого, как ты сам, человека. А что это живой человек, Юра почувствовал, увидев так близко от себя его темный навыкате, влажный, блестящий глаз, услышав его хриплое дыхание.
Разница между игрушечным, выдуманным врагом и врагом настоящим, который дышит и смотрит испуганным глазом, была настолько велика, что у Юры вдруг ослабели, почти подкосились ноги. Молниеносная мысль, что он может ранить, даже убить живого человека, парализовала его. Он даже застонал.