Читать интересную книгу Простые смертные - Дэвид Митчелл

У Брендана зазвонил телефон, и он, чуть отвернувшись, сказал тихонько:

– Да, Джерри. Какие новости с Собачьего острова?

– Но если этот Бремер творит такие возмутительные вещи, – спросил Питер, распуская узел белого шелкового галстука, – то почему его до сих пор не отозвали?

– Дни Бремера, безусловно, сочтены, – я бросил в кофе кусочек сахара, – но буквально каждый в «Зеленой зоне», от президента до последнего клерка, имеет имущественный интерес в поддержании ублюдочного мнения о повстанцах как о крошечной группе фанатиков и о том, что необходимый для развития Ирака поворот уже пройден. «Зеленая зона», черт бы ее побрал, вообще очень похожа на дворец из сказки Андерсена «Новое платье короля»: там точно так же говорить правду считается предательством. И с теми, кто мыслит реалистически, там происходят всякие очень неприятные вещи.

– Но ведь правда, разумеется, становится очевидной, – сказала Шэрон, – когда люди выезжают за пределы «Зеленой зоны».

– Большая часть тех, кто живет в «Зеленой зоне», этого никогда не делают. Никогда. Разве что когда едут в аэропорт.

Если бы Остин Уэббер носил монокль, он бы у него выпал, так сильно он был потрясен:

– Но как же можно управлять страной, сидя в бункере, скажи мне ради бога?!

Я пожал плечами.

– Номинально. Время от времени. В состоянии полной неосведомленности и невежества.

– Но, по крайней мере, военные должны же знать, что там происходит? Ведь, в конце концов, именно по ним стреляют повстанцы, именно их машины они взрывают.

– Да, военные знают, Остин. И внутренняя борьба между фракцией Бремера и генералами уже приобрела весьма безжалостный характер; однако и сами военные зачастую действуют так, словно им тоже хочется радикализировать население. У моего фотографа Азиза был в Кербеле дядя, имевший сад в несколько акров и выращивавший оливки. Да, он всего лишь возделывал свой сад. Но в октябре прошлого года было совершено нападение на какой-то военный конвой, причем именно на том участке дороги, который проходит по его земле; и, естественно, коалиционные силы допросили местных жителей – а я знаю, как из них выбивают «сведения о бандитах», – и поскольку таких сведений они не получили, то приказали взводу морских пехотинцев срубить у него в саду все оливы до единой. Это должно было в будущем «побудить местных жителей более активно сотрудничать с властями». Представьте только, какое «сотрудничество» способен вызвать подобный акт вопиющего вандализма.

– Примерно так же действовали англичане в Ирландии в 1916-м, – заметил Ойзин О’Дауд, – повторяя бессмертную мантру всех мачо: «Сила – вот единственное, что способны понять туземцы». И они так часто повторяли эту заповедь, что и сами в нее поверили. И с этого момента они были приговорены.

– Но я тридцать лет регулярно ездил в Штаты, – возразил Остин, – и те американцы, которых я хорошо знаю, – это мудрые, способные к состраданию, достойные люди, с которыми общаться одно удовольствие. Я просто не понимаю, как такое могло случиться!

– Подозреваю, Остин, – сказал я, – что те американцы, с которыми вы встречаетесь в банковском мире, – это не выпускники военной академии в Небраске, чей лучший друг был застрелен улыбающимся иракским подростком с пакетом яблок. Тем самым подростком, отца которого на прошлой неделе разнес в клочья стрелок из проезжавшего мимо «Хамви», хотя тот всего лишь прилаживал телевизионную антенну. А лучший друг этого стрелка за день до этого получил в шею разрывную пулю, выпущенную снайпером с крыши соседнего дома. А у этого снайпера накануне погибла сестра – машина, в которой она ехала, остановилась на перекрестке, пропуская конвой военного атташе, и охрана на всякий случай буквально изрешетила эту несчастную машину из автоматов; охрана понимала: если они не ошиблись, то тем самым спасут конвой от смертника-бомбиста, сидящего в этой странной машине, а если ошиблись, то к ним законы Ирака все равно применены не будут. В конечном счете все войны развиваются за счет того, что поедают собственное дерьмо, затем производят на свет еще больше дерьма и снова его поедают.

Было заметно, что моя расширенная метафора несколько переходит дозволенные границы.

Ли Уэббер за соседним столиком о чем-то оживленно болтал с приятелем.

А его мать спросила:

– Могу я соблазнить кого-нибудь последним кусочком торта?

* * *

Видел я только одним глазом, второй был прижат к земле, и этим видящим глазом я высмотрел чернокожего морпеха и, к своему удивлению, обнаружил, что наделен способностью читать по губам, ибо он в этот момент как раз говорил Азизу:

– А этот выстрел для тебя, ублюдок вонючий!

– Он работает на меня! – заорал я, выплюнув набившуюся в рот грязь.

Солдат, гневно сверкнув глазами, глянул в мою сторону:

– Что ты сказал?

В небе наконец стало тихо, так что он явно меня услышал.

– Я журналист, – пробормотал я, пытаясь повернуться как-то так, чтобы не утыкаться ртом в землю. – Британский журналист. – Во рту у меня совершенно пересохло, и речь звучала невнятно.

Рыкающий американский акцент уроженца Среднего Запада:

– Хрена лысого ты журналист!

– Но я действительно британский журналист, меня зовут Эд Брубек, и я… – я старательно выговаривал каждое слово, – …сотрудничаю с журналом «Spyglass». Хороших фотографов трудно найти, так что, пожалуйста, попросите того человека не целиться ему в голову.

– Майор! Этот гребаный урод говорит, что он британский журналист.

– Говорит, что он кто? – Совсем рядом со мной захрустели камешки под армейскими ботинками, и владелец ботинок рявкнул мне в ухо: – Ты что, по-английски говоришь?

– Да, я британский журналист, и если…

– А чем ты можешь это подтвердить?

– Мое журналистское удостоверение и документы на аккредитацию – вон в той белой машине.

Он фыркнул:

– В какой еще белой машине?

– В той, что стоит на краю поля. Если ваш капитан уберет свое колено с моей шеи, я покажу.

– Представителям служб массовой информации полагается носить удостоверение при себе.

– Если бы кто-то из здешней милиции обнаружил при мне журналистское удостоверение, меня бы просто убили. Майор, распорядитесь, пожалуйста, насчет моей шеи, если не трудно?

Колено убрали.

– Встать. Медленно. Медленно, я сказал!

Ноги отказывались мне подчиняться, и еще ужасно хотелось растереть шею, но я не решался: вдруг они подумают, что я хочу достать оружие? Офицер снял авиационные очки. Возраст его определить было трудно: около тридцати, но лицо буквально скрывалось под слоем глубоко въевшейся сажи. Под его офицерским значком было вышито «Хакенсак»[147].

– Итак, черт побери, объясни, с какой стати британский журналист, одетый как последний оборванец, встречается в поле с настоящими оборванцами возле сбитого военного вертолета ОH-58D?

– В этом поле я оказался потому, что здесь произошло некое событие, а значит, имелся источник новостей для любого журналиста. А одеваюсь я так специально, потому что если выглядеть чересчур по-европейски, то тебя вполне могут пристрелить.

– А если будешь одеваться как эти вонючие арабы, черт бы их всех побрал, так тебя и наши запросто пристрелить могут.

– Майор, отпустите, пожалуйста, этого человека! – Я мотнул головой в сторону Азиза. – Это мой лучший фотограф. А вон тот парень… – я указал глазами на Насера, – …в синей рубашке… это мой помощник.

Майор «Хакенсак» еще несколько секунд нас помучил, потом сказал:

– О’кей. – Азизу и Насеру разрешили встать, и мы наконец смогли опустить руки. – Британия – это значит Англия, верно?

– Англия, плюс Шотландия, плюс Уэльс, плюс Северная Ир…

– Ноттингем – это Англия или Британия?

– И то, и другое, как Бостон – это Массачусетс и США.

Этот майор явно про себя обозвал меня «хитрожопым ловкачом», а вслух заявил:

– Мой брат женился на медсестре из Ноттингема. В жизни не видел более вонючей дыры! Заказал себе сэндвич с ветчиной, так мне принесли тонюсенький ломтик какой-то розовой слизи между двумя кусочками сушеного дерьма. И готовил эту гадость какой-то араб. И чуть ли не все водители такси там были арабами! Да твоя гребаная Британия – это все равно что оккупированная территория, друг мой.

Я пожал плечами.

– У нас было несколько волн иммиграции.

Майор чуть повернул голову вбок, собрал побольше слюны и плюнул.

– Значит, в «Зеленой зоне» живешь, британский журналист?

– Нет. Я живу в гостинице «Сафир», за рекой.

– Это чтобы проще было налаживать отношения с настоящими иракцами, да?

– «Зеленая зона» – это один город, а остальной Багдад – совсем другой.

– Ну так давай я тебе расскажу, что значит иметь дело с настоящими иракцами. Настоящие иракцы говорят: «С началом вторжения безопасной жизни пришел конец!», а я им отвечаю: «Так постарайтесь никого не убивать, не пырять ножом и не грабить». И тогда настоящие иракцы возражают мне: «А это американцы по ночам совершают налеты на наши дома, они не уважают нашу культуру». Но я говорю: «Так перестаньте стрелять в нас, американцев, из ваших домов, идиоты гребаные!» Но настоящие иракцы тут же начинают ныть: «Где наша канализация, где наши школы, где наши мосты?» А я им отвечаю: «А где наши гребаные миллиарды долларов, которые мы вам давали, чтобы вы могли построить школы и мосты, проложить канализацию?» Но они продолжают ныть: «Ах, почему нет электричества, почему нет воды?» И я отвечаю: «А кто взрывал подстанции? Кто распиливал гребаные трубы, которые мы проложили?» И тут вступают их священнослужители и заявляют: «Наши мечети срочно нуждаются в покраске!» А я отвечаю: «Раз так, поднимите свои задницы, полезайте на лестницу да и покрасьте их сами, черт вас побери!» Вот вам материал для вашей газеты. Как, кстати, на самом деле она называется?