Внешний мир – это ситта-спандита, порождение ума. Теория не-происхождения (аджата), которую отстаивает Гаудапада, по сути является точкой зрения сторонников Мадхьямики.
Мадхьямакакарика Нагарджуны начинается со слов: «аниродхам анутпадам» (нет ни подавления, ни возникновения). Гаудапада принял эту доктрину и передал ее своим последователям.
Состояние ума, которое буддисты называют нирваной, в Веданте известно как Брахман. Это summum bonum и буддистов, и сторонников Веданты.
Гаудапада в своих работах выражает почтение Будде. Он также соглашается с утверждением Мадхьямики, что аджата – это высшая истина. Все это возможно потому, что разница между Ведантой и буддизмом очень мала. Сам по себе буддизм очень многим обязан Упанишадам. Таково мнение профессора Бхаттачарьи.
Когда я приеду в Харидвар, я привезу с собой эту книгу.
Раман продолжает свой рассказ о том, как они с Жасмин проводили дни в Харидваре с Пападжи.
Наши прогулки длились, как правило, пару часов. Обычно мы возвращались в Харидвар к тому времени, когда пора было готовить себе обед. Где бы мы ни были, учитель всегда сам выбирал меню. Он учил нас готовить простые пенджабские блюда, но часто мы ели только вареные овощи или каши. Иногда пища была такой простой, что мы даже не добавляли ни соль, ни приправы. Когда еда была готова, мы спускались к Ганге и устраивали пикник на берегу. Примерно раз в неделю учитель водил нас в Гуджарати Бхаван – ресторан в Харидваре – и заказывал нам полный обед. В другие разы он покупал закуски с лотков, которые тянулись вдоль улиц. Его любимыми закусками были пакоры и морковная халва.
Когда я впервые встретил учителя в Харидваре и увидел, как он живет, я подумал, что он аскет по натуре. И только после того как побывал с ним в нескольких поездках, я понял, что он использует свое время в Харидваре для того, чтобы сбросить вес. Когда он приезжал к своим ученикам в Бомбей или Лонду его закармливали огромным количеством пищи. По возвращении в Харидвар у него было около 10 кг лишнего веса. Он садился на интенсивную диету, и все, кто был с ним, вынуждены были питаться так же. Однажды он целую неделю ел одну вареную картошку без соли.
Каждый раз, когда она оказывалась в его тарелке, учитель делал одобрительные замечания, такие как «Очень хорошо! Очень простая, чистая еда. Вот так и надо жить». Убеждая нас есть эту чистую, полезную пищу, он ни словом не упоминал о том, что только что провел три месяца, питаясь жирной, пряной пищей со всех уголков Индии.
Когда я впервые встретил учителя в Дели, он как раз сидел на своей диете. Я думал, что ему нравится так жить и питаться, потому что я не видел, чтобы он жил по-другому. И только потом я понял, как он любил хорошую пищу. Когда я пригласил его в Австралию, я специально готовил ему очень простую, почти безвкусную еду. Учитель, должно быть, думал, что я очень плохой хозяин, потому что ни разу не предложил ему ничего вкусного.
Когда учитель хотел закончить свою диету, он никогда прямо не признавался в этом. Он никогда не говорил: «Я хочу сегодня съесть что-нибудь вкусное. Пойдемте поедим». Вместо этого он придумывал какие-нибудь предлоги и отговорки.
В один из моих первых визитов в Харидвар он посмотрел на меня и сказал: «Ты выглядишь очень худым и нездоровым. Тебе надо лучше питаться. Пойдем, найдем тебе что-нибудь питательное».
Мы с ним отправились в город, и он заставил меня сесть рядом с лотком, с которого продавали молоко буйволиц со сливками сверху. Молоко буйволиц гораздо более густое и жирное, чем коровье. Продавец снимал сливки с кипящего молока и добавлял его в напитки, которые продавал со своего лотка. Учитель заказал для меня литр, а затем, подумав, заказал литр и для себя. Он не был болен и определенно не страдал от недоедания.
На следующее утро учитель спросил: «Ты хорошо спал? Ты лучше себя чувствуешь?»
«Да, – ответил я. – Я хорошо спал».
Вначале я был тронут его вниманием, но вскоре понял, что у него была другая причина спрашивать.
Он засмеялся и сказал: «А я совсем не спал. У меня всю ночь было несварение от того, что я выпил слишком много молока буйволиц».
Дни в Харидваре часто были повторением утра. После долгого послеобеденного сна учитель вставал и приглашал нас еще на одну прогулку вдоль реки. По возвращении мы ужинали, а затем около часа сидели с ним в его кумире.
Пападжи купается в Ганге к югу от Харидвара. Паломники, которые совершают ритуальное омовение в Ганге, складывают руки таким образом, прежде чем полностью окунуться в воду
Иногда он брал нас с собой в город, чтобы показать нам, что происходило в некоторых ашрамах. Он всегда очень почтительно склонялся перед каждым свами, возглавлявшим ашрам. Затем, если у него было шаловливое настроение, он задавал духовные вопросы, на которые никто не мог ответить. Он делал это с таким наивным выражением на лице, что свами верил, будто бы перед ним новичок в вопросах духовности, который пришел за советом. Нигде и никогда учитель не признавался, что он сам был духовным учителем. Похоже, он знал все ашрамы и всех свами в Харидваре, но очень немногие в этих местах знали, кем он был на самом деле.
Учитель никогда не придерживался того образа, который отличает духовных учителей. Хотя у себя дома он носил дхоти, – когда ходил куда-либо, он надевал рубашки и штаны, которые, я думаю, остались у него с того времени, когда он работал на шахтах. Он всегда выдавал себя за туриста, бизнесмена или главу семьи в паломничестве.
Однако несмотря на то что учитель был вежлив и почтителен в присутствии других учителей или свами, наедине он мог язвительно критиковать их поведение. В те годы, когда я был с ним, я слышал, как он пренебрежительно отзывался практически обо всех знаменитых учителях Индии.
«У меня есть свои стандарты, – говорил он. – Я жил с Махарши. Никто не может сравниться с ним».
В начале 1980-х гг., когда я проводил много времени с учителем в Лакнау любимой мишенью критики для него был Ошо. Он читал в утренних газетах или в еженедельных журналах статьи, в которых описывалось учение Ошо, его стиль жизни и дикое поведение его последователей. Эти сообщения всегда провоцировали учителя на суровые и часто сердитые речи, главной темой которых было вредное влияние, оказываемое Ошо на умы тех, кто связывался с ним.
Когда я приехал к нему в начале 1990-х гг., после перерыва в несколько лет, я обнаружил, что его окружают бывшие санньясины Ошо.
С некоторым удивлением я спросил его: «Как вы относитесь к тому, что к вам приходят все эти люди, после всего того, что вы говорили об Ошо и его учениках десять лет назад?»
Он нахмурился и ответил: «Ошо шлет мне телеграммы из ада».
До этого единственные контакты с большим количеством последователей Ошо у учителя были в Лонде. Железнодорожный вокзал был перевалочным пунктом, где путешественники, направлявшиеся в Пуну, пересаживались на другие поезда. Днем, если учителю больше нечего было делать, он часто ходил на вокзал, сидел на платформе и наблюдал, как санньясины, едущие в Пуну, переходят из одного поезда в другой. Он находил их поведение, одежду и причуды очень забавными. В те дни, когда я был с ним, его всегда развлекали их внешний вид и поведение. Иногда мы разговаривали с ними. Он говорил что-то вроде: «Я не могу понять, мальчик это или девочка. Пойди выясни». И мне приходилось от имени учителя подходить к кому-нибудь из них, чтобы удовлетворить его любопытство. Он не понижал голос, когда отпускал свои пренебрежительные замечания, и санньясины могли слышать все, что он говорил. Эти встречи доставляли учителю огромное удовольствие, но были случаи, когда мне было немного неудобно.
В начале 1980-х гг. Пападжи часто бодрствовал по ночам, чтобы исследовать различные духовные феномены, которые интриговали его. Особенно его интересовало, каким образом явленное проявляется в неявленном. Он глубоко погружался в Я, чтобы наблюдать за процессом творения внутри себя. Пападжи описывал некоторые из этих ночных вылазок в дневнике, который всегда держал при себе. Многие из его записей напечатаны в главе «Дневники».
Раман, который провел много месяцев с учителем в Харидваре, пока он проводил эти исследования, описывает, каким был Пападжи в этот период.
Учитель проводил ночные часы в чем-то вроде глубокого медитативного транса. На следующее утро, когда он приходил попить с нами чаю, он часто долго и в подробностях рассказывал о состояниях и мирах, в которых он побывал ночью. Иногда по утрам он казался взволнованным ребенком, которому не терпелось рассказать о большом приключении, которое только что произошло с ним.