Читать интересную книгу Яковлев А. Сумерки - Неизвестно

Подождав еще час-два, позвонил снова. Дежурный сказал, что доложил Подгорному, но тот буркнул: «Пусть Яковлев сам и звонит в «Правду». Он писал, пусть он и исправляет». Подгорный был человек незатейливый. С тех пор я гораздо спокойнее, если не сказать — циничнее, стал относиться к подготовке разных текстов для высокого начальства.

Но самый памятной для меня была история, связанная с повестью Александра Солженицына «Один день Ивана Де­нисовича». Владимир Лакшин, работавший в журнале «Но­вый мир», рассказывал мне, как однажды на стол главного редактора «Нового мира» Александра Твардовского легла ру­копись тогда еще мало кому известного автора. Она была на­писана на нескольких ученических тетрадях в клеточку и на­зывалась «Щ-854» (таков был лагерный номер Ивана Денисо­вича). Как потом говорил Александр Трифонович, он начал читать рукопись поздно вечером и читал до утра. Утром по­звонил помощнику Хрущева Лебедеву и попросил прочитать ее Хрущеву. Читка состоялась в один из вечеров на даче Хрущева. Читали помощник Лебедев, а под конец — жена Никиты Сергеевича.

На следующий день Хрущев стал обзванивать некоторых членов Политбюро и спрашивал: знают ли они такого писа­теля — Солженицына? Ответы были осторожными: никто не знал, но что-то слышал.

— Вот Лебедев пришлет вам рукопись, — она была уже размножена на ротаторе, — почитайте, а на очередном засе­дании обменяемся мнениями.

И одновременно Хрущев сказал Лебедеву:

— Готовьте книжку для опубликования. Это как нельзя кстати, очень важная иллюстрация к моей речи на XX съезде партии. Пусть почитают, что творилось в лагерях.

И добавил:

— Солженицын — писатель, переживший всю эту траге­дию. Ему и веры больше.

Заседание Президиума ЦК Хрущев начал с вопроса:

— Прочитали? Ну, как?

По воспоминаниям людей, с которыми мне пришлось по­том говорить, получается, что первым говорил Шелепин. Он считал, что публиковать книгу нецелесообразно. Это ударит по органам безопасности. Выступал Суслов. Он говорил об идеологической опасности — «и так слишком много сказа­но». (Кстати, некоторые высшие чиновники и в путинское время рассуждают в том же духе). Высказались почти все члены Президиума. Преобладающим было мнение: надо еще подумать, где и как публиковать. На все это чуть раздражен­ный Хрущев ничего не ответил и только спросил Лебедева:

— Когда мы сможем получить книгу из печати?

Так Хрущев решил и этот вопрос. Единолично.

Но история имела свое продолжение. Повесть Солжени­цына стала литературным событием. Но не только. Это был мощный политический сигнал. Интеллигенция радовалась. Партаппарат почувствовал опасность. Посыпались письма с мест от партийных комитетов. Трудящиеся, оказывается, возмущены до самой крайности и требуют привлечь к ответ­ственности тех, кто опубликовал «эту клевету на советский строй». Хрущев понимал организованный характер полити­ческой атаки. Но сдаваться не хотел — не в его характере. Он добивается решения вынести тело Сталина из Мавзолея и дает прямое указание газете «Правда» опубликовать зна­менитое стихотворение Евгения Евтушенко «Наследники Сталина», в котором поэт писал:

«И я обращаюсь к правительству нашему с просьбой: уд­воить, утроить у этой плиты караул, чтоб Сталин не встал и со Сталиным прошлое...»

К сожалению, в стране после недолгой оттепели снова подули холодные ветры. Да и Хрущев начал дергаться. На­жим на него был неимоверным. Закончилось тем, что реши­ли собрать пленум ЦК и обсудить состояние идеологической работы. Мне и своему помощнику Евдокимову Ильичев ска­зал, что, возможно, доклад на пленуме будет делать Хрущев, что большое место решено отвести Солженицыну, критике его «произведений». Вам поручается подготовить проект до­клада. Ильичев говорил без энтузиазма. Он нервничал. Мо­жете, сказал он, пригласить для совета академиков Федосе­ева и Францева. Больше никого. И помалкивать. На наше за­мечание, что мы не литературоведы, он ответил коротко: «Знаю».

Поехали вдвоем на загородную дачу. От Ильичева нам прислали ксерокопии текстов книг Александра Исаевича «В круге первом», «Раковый корпус», «Пир победителей» и что-то еще. Они были подготовлены в КГБ, засекречены, вы­даны нам под расписку. Каждый экземпляр имел свой но­мер. Иными словами, произведения Солженицына оказа­лись на уровне высших государственных секретов. Смешно и горько.

Мы с Евдокимовым все это прочитали, начали гадать, к чему можно прицепиться. Ничего не получалось. Наши обви­нительные формулы не выходили за пределы штампов, ка- ких-то заклинаний. Пригласили академиков. Те тоже прочи­тали книги Солженицына, причем с большим интересом. Многоопытный Федосеев заключил, что, кроме раздела о по­литике партии в области литературы с упоминанием среди других имени Солженицына, ничего не получится. Язвитель­ный Францев сказал, что, конечно, Суслов и Ильичев — «крупные литераторы», но о чем они хотят сказать на сей раз, ума не приложит. Упомянуть имя Хрущева он побоялся. С тем академики и отъехали.

Через какое-то время заглянул Ильичев — он жил на даче неподалеку. Евдокимов дал ему с десяток страниц текста, в котором говорилось о политике КПСС в области культуры и пару раз, наряду с другими, упоминался и Солженицын. Ильичев бегло просмотрел текст и сказал, что это совсем не то. «Принципы политики я лучше вас знаю», — сказал Лео­нид Федорович и добавил еще несколько едких слов. Но за­тем сообщил, что обстановка изменилась. Хрущева отгово­рили выступать по этому вопросу. Основной доклад будет делать Суслов, а текст напишут ему другие люди. А он, Ильи­чев, должен произнести пространную речь о социалистиче­ской культуре и нравственности, но там же сильно сказать о Солженицыне. Поэтому можете пригласить в помощь кого хотите. Мы обрадовались. Приехали спецы по литературным текстам, все прописали, получились обычные всхлипы по ти­пу: «Ах, как нехорошо!» Мы ждали Ильичева, чтобы пока­зать ему новое творение, но он не приехал, а вскоре позво­нил по телефону и радостно сказал:

— Пленума не будет!

Мы тоже обрадовались и разъехались по домам.

Конечно же Ильичев обрадовался не потому, что он раз­делял взгляды Солженицына. Вовсе нет. Он понимал, что на пленуме наверняка подвергнут острейшей критике идеоло­гическую работу. Это будет парад демагогии с требованиями «навести порядок», особенно в кадрах редакторов, и т. д. Суслов тоже побаивался, Хрущев не любил его.

Кстати, все наши вожди, восходя на царство, начинали с демагогии о «порядке». Ленин и Сталин довели «порядок» до кровавых судорог, то есть до фашизма азиатского типа. Хру­щев начал метаться из стороны в сторону в поисках како- го-то другого «порядка», чем трупоедство Ленина и Сталина, но так и не понял, что газовой камерой для народа является сама система. Брежнев без конца говорил о «порядке», но так и не сказал, что это такое. На деле же его «порядок» был прост: пусть идет так, как идет. Андропов видел «порядок» в чуть-чуть подправленном большевизме. Черненко, судя по всему, все время спрашивал себя, как это он очутился на месте «вождя». Других идей не было. Горбачев тоже был за «порядок», но демократический, однако старый «порядок» испепелить не смог. Ельцин решил наводить порядок через новую Конституцию — весьма демократическую. Путин то­же за «порядок», но в основном за такой, в котором опорой должны быть силовики и чиновники, а не институты граж­данского общества.

Однако вернемся в прошлое. Уж вовсе странное поруче­ние я получил весной 1964 года. Пригласил меня Ильичев и сказал, что Хрущев просит изучить обстоятельства расстрела семьи императора Николая II. Дал мне письмо сына одного из участников расстрела, Медведева, с резолюцией Хрущева. Заметив мое недоумение, Ильичев сказал, что ты, мол, исто­рик, тебе и карты в руки. Карты картами, но я совершенно не представлял, что делать. Попросил Леонида Федоровича позвонить в КГБ, где, видимо, должны лежать документы, связанные с расстрелом.

По размышлении пришла на ум спасительная мысль: по­пытаться найти людей, участников расстрела. Тут мне помог Медведев, автор письма, который и назвал адреса еще жи­вых участников тех событий — Г.П. Никулина и И.И. Род- зинского. Один жил в Москве, другой — в Риге. Пригласил их на беседу. Как показали последующие события, я был по­следним, кто официально разговаривал с участниками рас­стрела семьи Романовых.

На первой беседе оба заметно волновались, не могли по­нять, зачем их пригласили в ЦК. Объяснил, что есть поруче­ние Хрущева выяснить обстоятельства гибели царской семьи. Постепенно собеседники начали оттаивать. Договори­лись, что их рассказы будут записаны на пленку. Началась интереснейшая работа.

Мой рассказ будет точнее, если я приведу основные поло­жения моей же записки на имя Хрущева.

«На Ваше имя обратился М. М. Медведев, сын умершего в январе 1964 года М. А. Медведева. Сообщается, что отец просил сына направить в ЦК воспоминания о своем участии в расстреле царской семьи, а также передать в подарок Хру­щеву «браунинг», из которого расстрелян Николай II. Другой, такой же, предназначался Фиделю Кастро».