– Ваше неравнодушие, вместе с тем, по отношению к этой несчастной девушке, я должна заметить, мне неприятны! А также и обсуждение подобного вопроса! Ваше неравнодушие к одной не может служить оправданием жестокости по отношению к другой! И не думайте, что вы прощены потому, что имеете какие-то слабости. На одной чаше весов не могут уместиться ее сомнительное неведение и ваша безнравственная жестокость, такая явная! Вы должны знать, что пока вы развлекались в Девоншире, строя новые планы, всегда веселы, почти счастливы, она была доведена почти до полного изнеможения!
– Но, клянусь, я ничего не знал об этом! – страстно ответил он, – Я не могу вспомнить, чтобы обнадеживал ее в отношении себя! А знание общественного мнения должно было показать ей, как выйти из такого положения самой!
– Оставим это сэр. Так что же сказала миссис Смит?
– Она тут же страшно обиделась на меня, и мое смятение можно только предполагать. Ее непорочность жизни, патриархальность взглядов, отказ от мирской суеты, – все это было против меня. Сам факт таких отношений я не мог отрицать, а тщеславие было слишком слабым оправданием всего этого. Она и раньше, я думаю, не особенно была уверена в моих моральных качествах в общем, и, более того, была недовольна недостаточностью моего внимания к ней. Я почти не видел ее во время своего последнего визита. В общем, всё это привело к полному разрыву. Но только одной мерой я мог спасти себя. Вершиной своей морали! Добрая женщина считала, что я могу быть прощен, если женюсь на Элизе! Но этого не могло быть! Тогда я официально был выпровожен из дома и лишен ее расположения! Последняя ночь, которую я провел в ее доме накануне своего отъезда, прошла в размышлениях о своем будущем. Борьба была суровая, правда, закончилась очень быстро. Мое отношение к Марианне, мои мысли о ее любви ко мне, показались ничтожны по сравнению со страхом бедности. Я почувствовал свою ответственность за будущую жену, если я сделаю выбор. Я убедил сам себя и посчитал, что ничего другого мне не остается сделать в свете общественного мнения, как согласиться. Но тяжкая сцена все же ожидала меня, до того, как я покинул Девоншир. Я был приглашен пообедать с вами на следующий день, и поэтому какие-то извинения следовало вам принести, при разрыве наших отношений. Но как бы я не старался написать свои извинения, или послать их с кем-либо, это, все равно, было неприемлемо. Увидеть Марианну! Я чувствовал, что это будет ужасно, сомневался, следует ли мне ее видеть, и приходил к этому желанию снова и снова. В этот момент я полностью обесценил свое великодушие! Как события показали, я приехал, увидел ее жалкой и оставил ее в таком состоянии, надеясь никогда больше не видеться с ней…
– Но почему вы приехали тогда сами, мистер Уиллингби? – спросила Элинор укоризненно – Ваша записка полностью бы объяснила все. Зачем же было приезжать лично?
– Это было необходимо для моей собственной гордости. Я не хотел уехать и оставить вас так, чтобы вы неправильно подумали, или чтобы кто-нибудь из соседей по-своему не изложил того, что произошло между мной и миссис Смит. Поэтому я все же заехал в Бартон по пути в Хонитон. Увидеть вашу дорогую сестру было для меня право же невыносимо! К своему ужасу я застал ее одну, вы все куда-то уехали. Мы расстались всего лишь за день до этого! Как глупо было в тот момент мое твердое решение поступать только согласно чувствам! Нескольких часов не хватило, чтобы мы стали связанными между собой раз и навсегда, и я помню, как счастлива, как весела была моя душа! И я помню, как шел от коттеджа до Алленхэма, довольный собой и всем вокруг! Поэтому-то во время нашей последней встречи я и предстал перед ней с чувством вины, которая всегда лишала меня силы притворства. Ее печаль, ее разочарование, ее глубокое сожаление, когда я сказал, что я обязан покинуть Девоншир так внезапно! Я этого никогда не забуду и нашу связь, с таким доверием и уверенностью во мне, тоже! О боже! Какой же я чудовищный негодяй!
Они оба молчали несколько минут. Элинор заговорила первой.
– Обещали ли вы ей, что вы скоро вернетесь?
– Я уже и не знаю, что я ей обещал, – ответил он немедленно, – мало о прошлом, несомненно, но больше, чем о будущем. Я не мог о нем думать! Это было невозможно! Затем приехала ваша дорогая мать, со всей своей добротой и заботой. Слава богу, что это принесло мне страдания! Я был жалок. Мисс Дэшвуд, вы не представляете, какое успокоение мне дает сейчас взгляд на мое тогдашнее жалкое состояние! Я все еще не могу простить самого себя за ту глупость! Самоуверенную глупость моего собственного сердца, перед которой все мои другие страдания представляются теперь просто радостью и восхищением! Итак, я продолжаю. Я покинул ту, которую любил, и приехал к той, к которой в лучшем случае был безразличен. Мое путешествие в город – это скачки верхом на своей лошади. Поэтому оно было очень скучное, так как не с кем сказать и слово. Мое собственное состояние приободрилось, когда я представил будущее таким привлекательным! А, когда я обернулся назад, глядя на Бартон, то картина была такая спокойная! О! Это были незабываемые дни!
Он умолк.
– Итак, сэр, – сказала Элинор, которая немного жалела его и не могла слушать о его отъезде, – и это все?
– Все? Нет! Разве вы забыли то, что произошло в городе? Это бесчестное письмо! Она показала вам его?
– Да, я видела каждое послание.
– Когда первое ее письмо принесли мне, (а произошло это сразу же, так как я был в городе все это время), то, что я должен был почувствовать? Говоря общими фразами, я не был очень потрясен, а попросту, просто прочитал его и постарался быть сдержанным, поскольку мои чувства были очень болезненными. Каждая строчка, каждое слово говорили, что их дорогой автор уже здесь, что видеться не запрещено, и что отсрочка свидания – «кинжал в мое сердце». Узнать, что Марианна в городе, говоря таким же языком, было, «как удар молнии»! «Удары молнии с кинжалом»! Какие выговоры она могла мне делать?! А ее вкус, ее мнение, ее чувства! Я думаю, что они были мне даже лучше известны, чем свои собственные, и я уверен, что они мне и теперь дороги!
Элинор, мнение которой претерпело несколько изменений за время этого разговора, вновь смягчила свой гнев, так как считала своей обязанностью разобраться во всем этом до конца.
– Это лишнее, мистер Уиллингби. Помните, что вы уже женаты! Упоминайте только о том, что ваша совесть требует мне сказать!
– Записки Марианны убедили меня, что я для нее также дорог, как и прежде. И, несмотря на то, что мы расстались много недель назад, она была также постоянна в своих чувствах, и также полна веры в мое постоянство, как никогда. Это и пробудило мои раскаяния. Я сказал «пробудила меня» потому, что время и Лондон, дела и легкомысленные увеселения – все это как-то затмили мои воспоминания! Я превратился в закоренелого мерзавца, представляя мое отношение к ней безразличным, и стараясь думать, что она тоже стала безразлична ко мне. И уверял сам себя, что наше прошлое знакомство уже ничто и сейчас дело обстоит так, что я буду спокоен только тогда, когда услышу, что она удачно вышла замуж! Но эта записка льстила мне. Я чувствовал, как она по-прежнему предана мне, как ни одна женщина в мире, а я ее бесчестно использовал! Но в то время все уже было оговорено между мисс Грей и мной. Отказаться было невозможно. Все, на что я был способен – это избегать встречи с вами обеими. Я не посылал ответов Марианне, намереваясь таким образом избежать получения дальнейших посланий от нее, и какое-то время даже не появлялся на Беркли-Стрит. Но вылилось все это в самое невозможное – в случайную встречу на балу, что же еще! Я проследил, когда вы все уехали из дома однажды утром, и специально оставил свою визитную карточку.