Он вернулся в юрту еще более мрачным, чем ушел. Возле очага уже сидел Торкош и потягивал чай с талканом. Пришел один, без жены. Значит, больна всерьез и подняться больше не сможет… Плохи дела у соседа, совсем плохи!
Кивнув Торкошу, Яшканчи опустился на другую сторону очага, чтобы всегда были под руками жена и сын, чтобы хорошо видеть лицо гостя. Торкош тотчас отставил в сторону недопитую пиалу, заговорил глухо и неуверенно:
— Я умею пахать землю, выращивать не только ячмень для муки и талкана, но и картошку, огурцы, морковь, горох, которые мы не едим… Может, андазын, которым ковыряют землю северные алтайцы, меня лучше прокормит, чем скот?
Яшканчи с сомнением покачал головой:
— Для того, чтобы ковыряться в земле, надо родиться русским.
— Я жил у русских. В Тулате.
— В Тулате? — удивился Яшканчи. — Это очень далеко! Как же ты угодил в те холодные края, каким ветром тебя туда занесло?
Торкош уловил насмешку в голосе Яшканчи, но не обиделся, а только вздохнул: нищего и мышь имеет право оскорбить своим писком…
— Я не кам, чтобы летать, — сказал он виновато, широко разводя руками, — кочевал!.. Сперва до Бухтармы дошел, потом до Тулаты, снова к Бухтарме двинулся и вот, застрял тут…
— Зачем так много кочевал?
— Сам не знаю. Искал свой счастливый перевал, наверное…
— Не ищи! — нахмурился Яшканчи, недовольный собой за невольную насмешку, которой причинил Торкошу боль. — Нет счастья на земле. И перевала счастливого нет.
— Э-э, Яшканчи! Для меня одного его и нет!
Яшканчи поморщился. Похоже, что его гость даже хвастается тем, что он нищий! Такие люди всегда умирают раньше, чем для них, действительно, придется пригибать дерево или браться за лопату… А может, он просто-напросто бездельник, у которого все и всегда струится между пальцев, как вода в ручье между камней?
— Давай объединим скот и будем пасти его вместе, — предложил Яшканчи. Одному мне трудно справляться, а ты все равно на пороге аила сидишь…
— Я — неудачник, Яшканчи. Проклят духами, помечен Эрликом! Я могу принести тебе только горе и вред…
С того первого вечера со своим соседом Торкошем Яшканчи почти не виделся и не очень сожалел об этом: нытиков и хлюпиков он не любил и сторонился. Да и кто их любит в горах и долинах, где даже жить нормально немалый подвиг! Алтай — страна суровая, и слабых духом она пожирает без всякого сожаления. Торкош сам приговорил себя к смерти, ну и пусть умирает, никто ему в этом мешать не будет! Даже пиалу с чегенем гостю протягивают один раз, а потом уже приглашают к огню или указывают на выход: ступай своей дорогой, если не хочешь быть хорошим гостем и добрым другом хозяина!
Целыми днями Яшканчи на пастбище, исследует горы, расщелины, ищет любую возможность, чтобы досыта накормить отару. А Торкош в аиле сидит, Кайонок или Адымаш носят ему курут, теертпеки, мясо, чтобы тот мог не только сам пропитаться, но и накормить свою больную жену. Берет все, ни от чего не отказывается — на подаяние его гордости хватает, а вот помочь Яшканчи он не хочет. А ведь сам пастух, сам скотовод, сам хозяин своего аила!
Яшканчи смотрел пастбища, что лежали внизу. Хорошая там трава будет, если пройдет дождь! До осени без опаски можно будет продержаться, если пасти аккуратно и с умом…
Давно уже прислушивался Яшканчи к бурундуку, живущему в леске, неподалеку от верхней границы яйлю: ждет не дождется, когда тот закашляет! Но пока бурундук молчал и, значит, скоро дождя не будет… Прямой стояла всю ночь и еловая сухая ветка за стенкой юрты, не гнулась. А дождь так нужен! По утрам, скрываясь от жены, Яшканчи тихонько ощупывал кошму над орыном, надеясь, что она охладит его ладонь влагой. Ничего… Все было сухо, все грозило неминуемой бедой!
Яшканчи и раньше не очень-то баловал разговорами Адымаш, а теперь и вообще рта не раскрывал: буркнет что-нибудь себе под нос и тем носом — в подушку. Спал плохо, метался, проклинал Учура и Дельмека, как будто те больше самого Эрлика были виноваты в смерти сына и отца. Как-то утром Адымаш не выдержала, спросила:
— Может, другого кама позвать, муж?
— Все они — жулики! — отмахнулся Яшканчи.
Медленно и лениво ползли вверх овцы. Это — хорошо. Значит, есть еще для них корм! Но с каждым днем все ближе и ближе каменистая осыпь. Яшканчи уже ездил туда, прикидывал так и эдак, но так и не понял толком — на сколько же дней еще может хватить этого крохотного пастбища, и даже поглядывал на каменистый перевал, за которым лежала долина реки Чарыш. Земли там много, но вся она распахана кержаками, а если и остались какие пастбища, то на них хозяйничал Аргамай… Не к солнцу надо было кочевать Яшканчи, а от солнца, в долину Куюма! В кедровые леса, на берега многочисленных рек и речек, текущих в Катунь и Бию, к хребту Иолго…
Впрочем, кочевнику всегда кажется, что долина, где кочуют его соседи, во много раз лучше, богаче травами, чем его долина!
Во второй половине дня, когда солнце только начало клониться к тем тропам, по которым Яшканчи не провел еще своего коня, на пастбище охлябью прискакала Адымаш.
— Что случилось, жена? — спросил Яшканчи неласково. — У тебя в юрте перевелись женские дела?
Адымаш вспыхнула и отвела глаза:
— У Торкоша жена ушла. Совсем, на долгий отдых.
— Что же утром он мне сам ничего не сказал?
Адымаш пожала плечами и отвернулась, размазывая слезы.
Яшканчи понурил голову. Горе всегда горе. И неважно, чье оно — твое собственное или твоего соседа. А в горе и беде надо помогать друг другу. Таков закон гор!
И он, оставив отару на попечение Кайонока, собаки и барана-вожака, поехал к аилу Торкоша.
Торкош сидел на корточках в ногах своей мертвой жены и молча смотрел на ее застывшее лицо, по которому спокойно и деловито разгуливали слепни. Увидев соседей, нехотя встал:
— Вот, померла жена…
Яшканчи кивнул и глазами приказал Адымаш взяться за необходимые приготовления. Та быстро обследовала нищий аил, подошла к мужу, шепнула в самое ухо, что ничего не нашла. Яшканчи снова кивнул: он уже знал, что у Торкоша ничего нет. Даже табака для трубки.
— Одни мы не управимся, надо бы соседей позвать. Яшканчи вздохнул. Где они, соседи? За каким перевалом и в какую сторону? Сколько трубок надо искурить, пока доедешь до первого? Да, рубить свадебные дрова для веселого костра всегда приятнее, чем таскать хворост для погребального.
— Лопата есть? — спросил Яшканчи. — В земле хоронить будем.
— Нет лопаты, — невозмутимо отозвался Торкош, — ничего у меня теперь нет, на старом становище все оставил…