– Берни! – позвала она вслух и открыла глаза. Возле ее кресла стояла стюардесса и мужчина в форме пилота.
– Миссис Маклерой, – обратился к ней мужчина, – меня зовут Стюарт Макловски. Я командир этого лайнера. Прошу прощения, но мы только что приняли для вас сообщение. Очень срочное. Поверьте, миссис Маклерой, весь экипаж нашего лайнера выражает вам самые искренние и глубокие соболезнования.
Он протянул ей листок бумаги.
Луиза взяла его машинально, не ощущая ни страха, ни даже интереса, – она еще не успела стряхнуть с себя впечатления сна – и стала читать с конца, поднимаясь по строчкам все выше и выше, а потому смысл сообщения дошел до нее не сразу.
«Стефани.
Выражаю свое сочувствие. Мне очень жаль, но ты должна знать правду.
Врачи считают его состояние безнадежным.
Два часа назад Мейсон попал в автокатастрофу.
Лу, едва ты уехала, как позвонил из Атланты Теренс.
Миссис Луизе Анне Маклерой».
– Мейсон? А кто такой этот Мейсон? – Луиза переводила полный недоумения взгляд с командира корабля на стюардессу. – Я не знаю никакого Мейсона. Я знаю Бернарда, Берни…
Вдруг она почувствовала, что ей нечем дышать, широко раскрыла рот и вцепилась пальцами в подлокотники кресла.
– Миссис Маклерой, прошу вас, выпейте вот это. – Стюардесса протягивала ей пластмассовый стаканчик с какой-то жидкостью. – В Гонолулу мы посадим вас на самолет нашей компании, совершающий беспосадочный перелет в…
Луиза видела, как шевелятся губы девушки, продолжавшей что-то говорить, но кто-то будто выключил звук. Она выпила содержимое стаканчика, не ощутив вкуса.
– Я приказываю вам лететь в Москву! – сказала она, обращаясь к командиру лайнера. – У меня в сумке граната. Вот.
Она быстро расстегнула молнию и, выхватив пузырек с духами, изо всех сил швырнула его на пол.
– Хочу в Москву, – говорила она склонившемуся над ней пожилому мужчине в твидовом пиджаке, державшему ее за руки. – Я взорвала этот чертов самолет, сейчас он свалится в океан. Но я не хочу в океан, я хочу в Москву. Прошу вас, передайте это командиру. Он мне напомнил Берни Конуэя. Ах, вы не знаете, кто такой Берни Конуэй? Это моя первая любовь… Я так хочу в Москву, к Берни…
Луиза впала в беспамятство.
ПЛЕНИТЕЛЬНЫЙ ОБМАН
– Я знала, что мы встретимся, – едва слышно прошептала Лиззи и попыталась дотянуться рукой до юноши. Но ей это не удалось: окружавшее пространство было наполнено чем-то плотным и вязким. Она слабо улыбнулась. – Я… это, оказывается, так трудно сделать. Но главное, мы снова вместе. – Лицо Джимми расплывалось в нестерпимо ярком сиянии. Лиззи почувствовала, что по ее щекам текут слезы. – Странно. Я ощущаю себя. Я думала здесь – только душа. А ты… ты тоже чувствуешь свое тело?
Она увидела, что Джимми кивнул. Она закрыла глаза, пытаясь справиться с душившими ее слезами. Она не имеет права плакать даже от радости – ведь она прошла испытание серфингом.
– Я люблю тебя, – шептала она. – Люблю. Я не смогла жить без тебя там. Прости… Я потеряла нашего малыша. Но теперь это не имеет значения. Ведь мы снова вместе. И больше не расстанемся. Никогда. Почему ты молчишь, Джимми? – Она открыла глаза и увидела сквозь слезы склоненное над ней лицо-сияние возлюбленного. – Нет, – произнесла она одними губами. – Ты поцелуешь меня потом… Потом.
Стало холодно и сумрачно. Над ней беззвучно метались тени, изредка мягко касаясь её. Она видела свое обнаженное тело, носившееся в пространстве. Оно было темным и лишь изредка пульсировало сине-бирюзовым, как океан в предвечерний час, светом.
Сознание продолжало работать, задавая все новые и новые вопросы. Но они были несущественными. Теперь, когда с ней Джимми, все остальное не имело значения. Она ответит на эти вопросы потом.
«Томми, – вдруг вспомнила она. Это было важным. – Что с ним случилось?.. Мы ехали вместе на Амару. Нет – летели. Все быстрей и быстрей. И вдруг перелетели какую-то черту, за которой ждал Джимми. Но что случилось с Томми?..»
Она подняла веки и увидела лицо брата. Оно было очень печальным. «Ему здесь плохо, – мелькнуло в голове. – Потому что он один. Но я его не брошу. Джимми… Нет, он не станет ревновать меня к брату».
– Прости! – неожиданно громко сказала Лиззи. Эхо собственного голоса больно ударило по барабанным перепонкам, и она поморщилась. – Я буду с тобой, – произнесла она уже потише. – Нам будет хорошо втроем, потому что Джимми все понимает.
– Лиз, сестренка, – словно издалека услышала она голос брата. – Я должен сказать тебе…
– Я все знаю. И Джимми тоже знает. Он меня простил. Мне жаль, что я потеряла малыша, но зато я здесь… Я пожертвовала малышом, чтобы быть с Джимми. Не плачь – я не могла иначе.
– Это я во всем виноват. Дедушка с бабушкой меня прибьют. Меня все возненавидят – и мистер Хоффман. Со мной никто никогда не будет разговаривать…
Лиззи улыбнулась.
– Они все остались там, понимаешь? Они уже ничего не смогут нам сделать. – Она вздохнула. – Они будут плакать. Они же не знают, как хорошо здесь…
АМЕРИКАНКА ПОКОРЯЕТ РОССИЮ
Синтия блистала нездешней заокеанской красотой. Проведя в ее обществе хотя бы несколько минут, каждый начинал чувствовать свою обыденность, приземленность, а главное – и это особенно угнетающе действовало на психику – дремучую совковость.
Обычно она принимала посетителей лежа на широкой железной кровати с никелированными шишечками и керамическими фигурками херувимчиков. Это была антикварная вещь, приобретенная Мишей в качестве свадебного подарка. (В своей холостой жизни он спал на пружинном матраце без ножек. Теперь его бывшее ложе служило диваном для почетных гостей.)
Двери их однокомнатной квартиры на Малой Грузинской, можно сказать, не закрывались. О том, что здесь поселилась иностранка, сходу пронюхала вся богемная Москва, которая во все времена проявляла повышенный интерес к богеме западной. В данный момент интерес этот переживал настоящий бум – западная культура, идеология и вся остальная атрибутика цивилизованной жизни вышли наконец из подполья и представили перед восхищенным взором нашего интеллектуального соотечественника во всей своей красе.
Синтия лежала на антикварной кровати посреди комнаты, под перекрестными взглядами фотосинтий, взирающих на нее с четырех стен. В жизни она казалась еще загадочней своих фотодвойников, тем более что, случалось, за весь день она не произносила ни слова.
Ее приглашали на премьеры, вернисажи, презентации, демонстрации мод, банкеты по поводу и по случаю и так далее. Ее присутствие на мероприятиях подобного рода было своеобразным знаком качества данного события. Так же как отсутствие означало чуть ли не полный его провал. Коммерческим директором в их семье был Миша – Синтию не интересовала промежуточная инстанция, то есть деньги, тем более что ни о какой политэкономии она понятия не имела. Зато она обожала русскую старину, воплощенную в изделиях из драгметаллов и камней, свое восхитительное тело и, разумеется, меха. Что касается платьев и прочих более интимных предметов женского туалета, то она соглашалась надевать их только в порядке сделки. Молодой супруг быстро просек эту пикантную и вследствие чего очень выгодную особенность своей горячо любимой супруги, благо что от желающих провести несколько часов в постели с американкой не было отбоя. Многообещающий фотограф Миша превратился в еще более многообещающего коммерсанта, чей незаурядный талант смог проявиться лишь благодаря перестройке. Словом, их маленькая семья была обеспеченной, здоровой и дружной.