Надо было искать тетрадку — тщательно искать, не лениться. Ведь было же время. Сколько у него было времени! Тьма. И на что оно потрачено? Теперь его еще больше. Только зачем оно?
Борис!!
В голове взорвался горячий фонтан. Борис! Он же здесь. Он поможет, он вытащит. И он сам собирался все объяснить. На кой черт эта тетрадь, если Борис где-то поблизости!
Костя выскочил из палаты. Высокие, во всю стену, окна слепили пронзительным августовским солнцем. Глаза с непривычки заслезились, и Константин прикрыл их ладонью. Пижама мгновенно нагрелась и начала источать запах стирального порошка.
Коридор был широким и довольно длинным. В правом торце находились белые двери уборных, в левом — стеклянная перегородка. За ней осязаемой прохладой темнела лестница. У перегородки, на маленьком и каком-то неуютном стульчике притулился охранник в гвардейской форме. Он глянул на Костю и, не проявив интереса, отвернулся.
Гвардеец изнывал от жары. В черном кителе было теплее, чем в пижаме, а сидел он, видно, уже давно. На его лице читалось страстное желание перенести стульчик на лестничную площадку, в тень, но для этого он был слишком дисциплинирован.
Подходя к охраннику, Константин на всякий случай развел руки в стороны. Мужчина с одинокой лычкой ефрейтора не обратил на это никакого внимания.
— У вас был старший лейтенант, — начал Костя без предисловий. — Борис Черных зовут.
— Был такой, — подтвердил гвардеец. — Сплыл. Константин почувствовал, как в желудке расплетается что-то шевелящееся. Оно поднялось наверх и застряло в горле, около кадыка.
— Уволили? — прокашлявшись, спросил он.
— В Гвардии не увольняют. Спороли погоны — и в питомник. К собакам.
— За аморалку, наверно... — потерянно молвил Константин.
— Чего-о?
— Ну, я слышал, он тут с медсестрами...
— Какая же это аморалка — с медсестрами? Не, Черных не за это убрали. Крыша у него поехала. Во, браток, как служба людей ломает.
— Странно...
— Да уж!
Похоже, ефрейтор был не прочь потрепаться.
— Ты прикинь! Служил человек, все нормально. Где-то месяц назад или чуть больше... да, побольше, месяца полтора... Короче, как подменили: на подчиненных бросается, начальству жопу лижет. Корешка своего заложил, — полушепотом произнес гвардеец. — Тот на ерунде какой-то попался, в итоге осудили за мародерство. А потом выяснилось, что все это ради того, чтоб сюда попасть, во взвод охраны. Не знаю, как будто здесь сахар...
— А чего стоите-то? Кого тут сторожить?
— Да никого. Приказали, вот и стоим. Военное положение, сам понимаешь.
— Понимаю... А если я, допустим, выйти захочу?
— Иди, — пожал тот плечами. — Пижаму только переодень. Ну ладно, я про Черных. Народ его уважать перестал, но от этого не помирают. Служит человек дальше, прогибается. И вот... — Сержант сделал удивленное лицо, точно сам слышал эту историю впервые. — На прошлой неделе... — Его удивление достигло такого накала, что Константин занервничал. — Всё назад!
— Что — назад? — разочаровался Костя.
— На смену не явился, а пошел в свое отделение, к утреннему разводу. Ему говорят: ты же в больницу перевелся. Морда — кирпичом. Не в курсе. То есть совершенно! Ты прикинь, оказывается, он все это время, с тех пор как оборзел, вообще не помнит. Даты путает! Не числа — месяцы. Месяцы путает, прикинь! Эй, приятель! Больной! Ты чего? Плохо? Давай доктора позову!
Константин молча покачал головой и, держась за стену, поплелся к своей палате. Доктора... Его доктор, его единственный спаситель кормил служебных овчарок. Нет, даже не так. Если б на псарне работал Борис!.. А то ведь не он. Борис ушел. В самый неподходящий момент. Ушел тогда, когда без него нельзя. Когда вся надежда...
"А надежда-то рухнула, — с невыносимой остротой осознал Костя. — Все. Здесь — навсегда. В худшем из миров. В наихудшем положении. Проклят и брошен.
Чистая голубая краска, качественные панели ДСП, идеально отдраенный линолеум. Больница приличная. И кормят неплохо. А во дворе — красивая лужайка и сияющие пикапы с цифрами «ОЗ». Дальше, за парком, проходит обнесенная шумо-поглощающим забором Кольцевая дорога, а за ней — река и элитный микрорайон. Свежий воздух.
В этом мире тоже можно устроиться. Сделаться примерным гражданином, заняться семьей и карьерой. Надо только перестать смотреть в зеркало. Надо научиться не видеть своих глаз. Все остальное легче.
Глава 7
— Три дня прошло, — сказал Петр. — Чем порадуешь?
Настя заставила учителя проглотить последнюю ложку супа и, заботливо утерев ему рот салфеткой, наклеила новый пластырь.
— Ты про базу? Порадую. Двухкомнатная квартира на Полянке, триста пятьдесят баксов в месяц.
— Почему так дорого?
— Я не торговалась. Там черный ход и соседи по площадке хорошие. Наркоманы. Мы эту клоаку еще на прошлой неделе приметили.
— И молчали.
— Нужно было проверить.
— Ну и как?
— Чисто, — заверила Людмила. — И здесь, и там. За нами никто не смотрит.
— Верится с трудом. Чтоб Немаляев проявил ко мне такое неуважение...
— Я сказала — за нами. Если кто-то прижмется к твоей заднице, это будет твоя проблема.
— Задница у нас одна на всех, и оберегать ее мы Должны сообща.
Женщины прыснули, при этом Настя хлопнула Людмилу по тугим брюкам и, на долю секунды задержав ладонь, ехидно взглянула на Петра. Надо думать, она уже заметила, что он не прочь приватизировать и эту, и другие части тела ее подруги. Испытывала ли Настя зависть, он не знал. Кажется, она относилась к тем особам, которых чужая личная жизнь волнует больше, чем собственная.
Между тем за трое суток знакомства Петр не продвинулся в этом направлении ни на шаг. Как просто все сложилось в тот раз, когда он отбил Людмилу у блатных, и как тяжело было теперь. Зря он бросил ей на подушку сто долларов. Сейчас Петр отдал бы тысячу — только б она об этом забыла.
— Что-то твой обалдуй не объявляется. Или он тоже наш, общий?
Петр не ответил. Ренат действительно пропал. Договаривались, что он позвонит тотчас, как прибудет на место. За это время можно было доехать даже на самокате, но известий от Рената не поступало. Жив ли? А то встретит в пути такого же вспыльчивого и получит свой колумбийский галстук. Язык у Зайнуллина длинный, так что галстук выйдет на славу. С другой стороны, все, что могло с ним случиться по дороге, уже случилось — его поезд давно в Мурманске. У Рената в запасе еще один день. Завтра вечером он здесь уже никого не застанет.
Впрочем, провал Рената, так же как его успех, вряд ли что-то изменит. В Чрезвычайном Правительстве Кокошин был фигурой второстепенной, в черный список Ополчения его внесли просто за компанию. В этом слое он, наверное, и вовсе был кочегаром, максимум — садовником. Хотя какие, к черту, в Мурманске сады? Выходит, кочегар. Пусть дальше небо коптит, жалко, что ли?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});