А ведь действительно, подумала Кира, могут и уйти. Запросто. Она вдруг растерялась, весь утренний настрой, сдобренный изрядной долей сумасшедшинки, улетучился. Глупость какая. И что дальше? Сказать что-нибудь про Кышу? Нет, нельзя. Нельзя. В лучшем случае сбегут, в худшем – замкнутся. Они ведь едва-едва поверили в ее маскарад… Да и поверили ли? Девчонка вон как зыркает, как опер на перекрестном допросе…
– Ты где живешь? – не унималась Вера.
Кира пожала плечами и отвернулась, словно дети ей надоели. Она попыталась выключить их из сферы внимания, мысленно ретушируя картинку парковки со снующими между автомобилями людьми, обремененными объемистыми пакетами с фирменной эмблемой «Миража». Как в фотошопе. Один мазок ластиком, другой – и на фотографии появляются белые пятна, потом применить пару эффектов вроде размытия и пожалуйста – никаких детей. Так, дрожание воздуха, редкий фотографический дефект… Кира очень надеялась, что со стороны отсутствие всякого интереса продолжать разговор выглядит как выпадение внимания, неспособность долго концентрироваться на чем-то одном… Мне нужно пойти с ними, думала она, совершенно по-идиотски пуская слюни, глядя на гирлянду зеленых надувных шариков с гелием, что болтались на короткой стойке у входа в недавно открывшуюся на другой стороне улицы аптеку. Машины проносились по мостовой точно так же, как и мысли в голове – чужие, исключительно по своим делам.
Вера вдруг придвинулась, пристав на цыпочки, и жарко зашептала Кире в скулу:
– Ну вот что, подруга. Увижу, что ты тут сироту работаешь, – сдам Царику на разбор. Поняла?!
Она чуть подождала, ожидая какой-нибудь реакции, не дождалась и дернула Леку за руку:
– Ладно, пойдем…
Кира не пошевелилась, вслушиваясь в легкие удаляющиеся шаги. Ну вот и все: поиграли в место встречи изменить нельзя, пора и к своим баранам. Что же, так их и отпустить?
– Попробуешь сегодня один, – услышала Кира Верин голос. – К теткам с кошелками не лезь. Выбирай пары: молодые, но посолиднее…
– Да знаю я… – отмахнулся Лека.
– Ага, знаешь, – Вера потом еще говорила что-то сердитое, но слова растворились в уличном гомоне.
Кира обернулась, ребятишки зашли в торговый центр. Хлоп! Двери сошлись и тут же выплюнули на улицу смурного, похмельного мужичка с банкой «девятки» в руке. Мужик с хлюпаньем приложился на пару длинных глотков – острый кадык ходил, словно поршень, – потом утер подбородок и зашагал к автобусной остановке. Легчало ему на глазах.
Порыв ветра щелкнул рекламным транспарантом на тросах. Сверху сыпануло горстью крупных капель, Кира поежилась. Хреновый из вас оперативник, мадам. Отчетливо представилось недовольное лицо Сыромятникова: «Симакова, тебе, как настоящему милиционеру, два раза повторять надо? Повторяю. Где постановление по Сазонову?»
– Где, где, – прошептала Кира. – Тама…
Стайка ранних пожелтелых листьев крутанулась над асфальтом маленьким смерчем и рассыпалась. Кто-то угодил под каблук прохожего, кого-то понесло дальше, один взмыл и прилип к ветровому стеклу черного «Лексуса», но его тут же слизнули дворники, бродячая кошка у мусорного контейнера машинально придавила лапкой последний листок, словно зазевавшегося воробья. В молниеносном движении не было ничего от игры, только голод.
– Жрать хочешь?
Кира вздрогнула и обернулась.
Вера с бумажным пакетом в руке, на боку которого проступало жирное пятно, стояла на ступеньках. Вкусно пахло свежей выпечкой. Кира пожала плечами, не отрывая взгляда от пятна. Девочка удовлетворенно кивнула.
– Хочешь, – сказала она. – Тогда пошли… Мультики свои кидай сюда.
Вера раскрыла пластиковый пакет, болтавшийся на запястье:
– Кидай, кидай. Не бойся, не заберу. Меня от него не торкает…
Кира сунула тюбик в шелестящий мешок, Вера бросила пакет с выпечкой туда же и поманила ее за собой.
К вечеру ноги Киры гудели, словно старые столбы на деревенском проселке под сильным ветром, натруженные икры подрагивали. Изредка кружилась голова, слегка подташнивало. Лестничные пролеты качались перед глазами, и ступени, ступени, ступени… Выщербленные, заплеванные, усыпанные подсолнечной шелухой, с лужами подсыхающей мочи. Трели домофонов все еще звучали в унисон с курлыканьем сотен дверных звонков. Запахи чужих квартир смешались в обонятельную какофонию, человеческие голоса заглушались собачьим лаем. Мельтешение бесконечных лиц, которые наконец начинают сливаться в одно, как на фотороботе: брови ниже, глаза мельче, ближе к переносью, нет, не настолько, подбородок лисий… не маленький, а лисий… волосы короткие с проседью… это седые, а были перец с солью… нет, не похож.
Они обошли десятка два хрущевских пятиэтажек. Не так уж и много, казалось. За три года работы дознавателем Кира потопала ногами изрядно, но сегодняшние хождения показались ей одним бесконечным подъемом на вавилонскую башню. Это хорошо, что люди разговаривают на разных языках, думала Кира, спускаясь вниз в каком-то там по счету подъезде, даже очень хорошо. Она с содроганием представила, что строительство подобных зданий вошло бы у людей в привычку.
Пот намертво приклеил к лицу маску придурковатой взрослой девчонки. Она изнемогала от необходимости играть сразу на двух сценах: для людей, которые открывали им двери, и для Веры. Для последней – в особенности. Девочка оказалась природным интуитивом, тонким уличным психологом, изобретательной и психически гибкой, словно проходила практические курсы выживания под руководством инструктора спецназа ГРУ. В общей сложности у Веры наготове было около пяти-шести историй, поясняющих их появление на пороге чужой квартиры, чьи скрытые пружины на поверку оказались просты, как сюжетная тяга телемыла: любовь, смерть, месть, ненависть, убийство, сумасшествие… Может быть, было что-то еще, но Вера не рассказывала романов с продолжениями, а комбинировала отрывочные факты, подходящие, по ее мнению, для очередного индивида. Разумеется, Кира была нечто вроде верительной грамоты, немым – в крайнем случае, мычащим, – кадром старого черно-белого кино «Верьте мне, люди!».
Все это Кира кое-как додумала потом, во время коротких перерывов-переходов между домами или когда меланхолично жевала сплющенный беляш, выданный Верой на обед. Сказалась привычка анализировать поступки, слова, интонации, выражение лица, глаз, жесты. Одно она заметила сразу: девчонка не только не просила денег, но и намеков на это не делала. И еще. Вера совсем не походила на ребенка, который несколько ночей назад нес на себе мертвого мальчика или царапал на бетонной стене короткую надпись – «шу-шу». Не то чтобы она должна была выглядеть как-то особенно, но все же никаких следов подавленности, признаков страха, отголосков печали Кира не замечала. Сомнения крепли. Кто-то маленький и настойчивый внутри нее, нахватавшийся Митькиного скепсиса, начинал потихоньку поднимать голову: «А она должна так выглядеть? С чего ты взяла, что она вообще там была или кого-то тащила среди ночи?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});