Кира не понимала, зачем Сыромятников сунул ей эту папку, мимоходом, в коридоре, торопливо буркнув:
– На, разберись по-быстрому.
Слишком серьезное было дело, не для дознавателя. Опера из убойного отдела наверняка до позднего вечера били ноги, обходя близлежащие дома, в поисках очевидцев, а участковый со всем нерастраченным пылом опрашивал старушек, выискивал на участке бомжей: кто что видел? знал? слышал?
Заключение судебно-медицинской экспертизы частично развеяло ее недоумение. Опуская научно-медицинские канцеляриты и подробности, мальчик умер сам и, как бы дико это ни звучало, в силу естественных причин.
– У него сердце – словно тряпочка, – пояснял Кире старый эксперт Федяев, быстро моргая слезящимися глазами.
В служебном помещении было сумрачно. На столе закипал электрический чайник, и пар из носика смешивался с клубами табачного дыма, которым Федяев окутывал себя, словно в этой завесе ему легче дышалось.
– Жить ему оставалось недолго. Фактически он уже был инвалидом. Печень, почки, головной мозг, почти все – сплошь патологии, медицинский справочник нарколога. В любой момент один из органов мог запросто остановиться. Сердце – это случайность, уверяю тебя… Ну, что еще? Застарелые следы многочисленных инъекций. Есть свежие, но и более профессиональные… В крови следы кое-каких препаратов, что обычно применяют в наркологических клиниках. Выводы сделаешь сама, но думаю, совсем недавно он проходил курс очистки организма… у них это называется – «омолодиться».
– У кого – у них? – зачем-то спросила Кира.
– У них, Кира, у них, – покивал Федяев. – В отчете, разумеется, я этого не писал, но тогда сразу подумал, что этот ребенок долгое время жил на улице, бродяжничал… Впрочем, что я? Так ведь оно и оказалось?
Кира промолчала, пальцы сжимали кружку, не чувствуя жара. Да, личность мальчика установили очень быстро, в первые же сутки, почти одновременно с получением заключения судмедэкспертов. Сазонов Кирилл Степанович, по прозвищу Кыша, 1996 года рождения, уроженец села Знаменское Лысьгорского района области, состоящий на учете в детской комнате милиции Ленинского РОВД города Кирчановска и находящийся в розыске по заявлению директора детского дома № 6 трехлетней давности. Тогда Кыша сбежал в последний раз.
– Он букву «р» не выговаривал, – рассказывала капитан Нефедова, начальник детской комнаты. – А любимое выражение – «крыша поехала!». «У вас кыша поехала? Да?» Это он у меня спрашивал. И не только у меня, конечно. «Кыша поехала? Кыша поехала»… Вот его и окрестили на улице… Три месяца назад мы нашли его в наркодиспансере на Аграновского: пришел сам, но курс лечения не закончил, сбежал.
– У него есть родители? – спросила Кира.
Увядшее лицо капитана с аккуратным, едва заметным макияжем скривилось, мешки под глазами проступили четче.
– Отец убит в местах лишения свободы семь лет назад. Мать – алкоголичка, ее лишили родительских прав, когда ребенку было шесть. Я была у нее вчера. Она не поняла, что произошло. Кричала только: «Какой сын?! Не знаю ничего!» Пьяная, конечно, до синевы. Двадцать девять лет, но по виду не скажешь: может, и сорок, а может, и все восемьдесят…
* * *
Порыв ветра уныло свистнул сквозь неплотно пригнанные рамы. Кира вздрогнула и очнулась. Город погружался в густые темно-синие сумерки, словно тонул в безбрежном грозовом океане. Девушка прошла за свой стол и уселась в кресло, не зажигая света. Тощая папка с делом Кирилла Сазонова, придавленная большим канцелярским дыроколом, словно кладбищенской землей, притягивала взгляд и, казалось, светилась в полумраке.
Кышу похоронили сегодня. Оснований для возбуждения уголовного дела у Киры нет. Все. Точка.
Щека у Киры вновь сломалась, и она торопливо приложила к ней ладонь, словно надеялась удержать расходящиеся обломки. Оснований нет, подумала она, оснований нет. Прижала ладонь сильнее и подумала еще: «Нет ли?» Не торопись, не торопись, сдерживала она бездумное упрямство, что у тебя есть?
Первое – гримаса, исказившая лицо мальчика.
Второе – надпись «шу-шу» над телом.
Третье… третье…
Третье – убежденность, что мальчик умер не в гараже. Его туда принесли. Принесли и аккуратно положили в угол. Кто? Откуда? Почему?
И, наконец, четвертое… Четвертое… А есть ли четвертое?
Скрипнула дверь, и в щель посунулся хазарский фас Влада Желтовского, обрамленный недельной щетиной.
– Кир, – сказал фас. – Ну ты чего?! Мы же ждем…
– Что? – Кира зажмурилась. Тусклый свет из коридора резал глаза. – А… ребята, вы извините, я не могу. Божок наехал, мне дел завтра надо сдать кучу…
– Какие могут быть дела?! – возмутился Влад, старательно выговаривая слова. Он распахнул дверь пошире и, словно наткнувшись на невидимый в полумраке взгляд Киры, замер в проеме.
– Удивительное дело, – сказал Влад после секундной паузы. – Кира отказывается кирять!
– Влад!
– Ладно, – сказал он вдруг совершенно трезвым голосом, отчего злость Киры испарилась. – Тебе, может, чем помочь?..
– Не сейчас, – ответила Кира. – Ты…
– Ладно, – повторил Желтовский и добавил: – Не сиди допоздна. Я к тебе загляну… после того как…
– Хорошо, – сказала Кира.
Влад закрыл дверь. Кира послушала легкие удаляющиеся шаги, и улыбка ее увяла.
Первое…
* * *
– В его случае, – отвечал на ее вопрос Федяев, – боль была очень сильной и вполне могла вызвать такой мышечный спазм. Приступ, если он длится хотя бы несколько секунд, способен исказить лицо человека до неузнаваемости. После двух инфарктов я могу тебе это сказать со всей определенностью. Второй случился у меня утром, во время бритья. Первое, что понял, глядя в зеркало: я не узнаю человека с измазанными пеной щеками. Еще до того, как почувствовал боль…
– Но вдруг его кто-то напугал? – упорствовала Кира. – Или что-то?
Федяев помолчал, закуривая новую сигарету, и его ногти, желтые от никотина, сухо щелкали, словно кастаньеты в руках танцовщицы фламенко.
– Не знаю, девочка, возможно, – сказал он, выпустив очередной клуб дыма. – Но я плохо представляю себе, что могло бы напугать до смерти мальчика, выживавшего на улице три-пять лет… Хотя, с другой стороны, с его-то сердцем, это мог быть просто громкий хлопок над ухом…
Сигарета сломалась в тонких пальцах. Половинка с тлеющим огоньком коротко шикнула в кружке с чаем.
* * *
– А второе? – не сдавалась Кира.
– Что – второе? – переспросил Митька Шмелев, и Кира почти различила в полумраке за столом напротив его грузную фигуру. – Ты про надпись? Не смеши. Кто ее сделал, когда и зачем – черт знает. Что она означает – тем более непонятно. Между ней и мальчишкой нет никакой мало-мальски видимой связи. Так что не стоит умножать сущности и притягивать за уши разные нелепости…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});